— Садись, Брычков, отогревайся. Вот дьявольский холод! Петр, принеси скорей обед! — крикнул Владыков сторожу, снимая дорогую суконную шубу и каракулевую шапку.
Прошло две недели. Брычков жил у Владыкова, который приодел и подкормил его. Немало перестрадав сам, Владыков отлично знал, что значит бедствовать на чужбине, и потому всегда относился участливо к невзгодам других. Он с грустью смотрел на Брычкова, брошенного судьбой на путь страданий, нужды, борьбы с предрассудками и холодным равнодушием окружающих, путь, на котором часто гибнут даже сильные натуры, не найдя в себе мужества устоять.
Однажды, когда, Брычков остался один, кто-то подошел к двери, не постучавшись, сильно толкнул ее и ворвался в комнату.
Это был Македонский.
— Здорово, брат! — заорал он, бросаясь целовать Брычкова. — Два дня ищу тебя под каждым камнем, а ты сидишь здесь в тепле, как кот, и о других не думаешь… Привет тебе от Хаджии.
— Как, его уже выпустили? — взволнованно и радостно спросил Брычков.
— Выпустили, то есть, вернее, его выпустил я еще позавчера, и теперь он живет в хибарке и с удовольствием читает твои поэмы… Черт бы его взял, — продолжал Македонский, разглядывая комнату, — этот разбойник Владыков живет, как барин… А мы, словно неоперившиеся птенцы, дрожим на морозе… Ну, все равно… хорошо, что он приютил тебя… Твоя натура не переносит ни румынской стужи, ни румынского голода… Как же тебе живется? А? Дай-ка я посмотрю, что тут есть, у этого чревоугодника Владыкова. Не найдется ли колбаски с перцем?
При этом Македонский подошел к стенному шкафу и бесцеремонно открыл его. Вытащив длинную колбасу, он жадно на нее набросился и, отрезая ножом большие куски, стал отправлять их себе в рот.
— Нюх у тебя, как у настоящего хищника, — сказал, усмехаясь, Брычков, — смотри не уничтожь ее всю… А то чутье потеряешь.
Приглаживая время от времени усы, Македонский с ожесточением ел.
Затем он снова запустил руку в шкаф, достал бутылку вина и выпил ее одним духом.
— Ты ешь и пьешь, как Кралевич Марко на свадьбе… Помнишь? Придется тебе отвечать перед Владыковым. Где же ты пропадал до сих пор?
Македонский доел последний кусок злополучной колбасы, вытер платком усы и губы и, засунув нож за пояс, сказал:
— Откуда я пришел, ты спрашиваешь? Пришел из-под Богдана… А почему, спросишь, — потому что меня уволили с работы среди зимы проклятые мамалыжники{60}.
— Тебя уволили?
— Если угодно точнее: выгнали, как проходимца.
— Ты опять совершил какое-нибудь «геройство», Македонский? А тебе известно, что у нас, может быть, скоро начнутся славные дела? В Болгарии уже к этому готовятся. Следует и нам подумать, что делать здесь… Понимаешь?
— Ура! — закричал Македонский.
— Мы должны организовать отряд сами, своими силами… Богачи противятся, но мы справимся и без них… Понял? Этот отряд пойдет в Сербию…
— Браво, Брычков! Я говорил, что из тебя выйдет славный хэш! Браво! Конечно, в Болгарию мы пройдем через Сербию. Эти турецкие псы не дают даже пичужке перелететь через «тихий белый Дунай», как ты назвал его в своих стихах… Эх, это стоит того, чтобы распить еще бутылочку…
Он завладел еще одной бутылкой, поднял ее и воскликнул:
— Да здравствует свобода!
И выпил все до капли. Брычков громко расхохотался.
— Да ты с твоим дьявольским аппетитом и жаждой уничтожишь всю провизию отряда. Воздержись, Македонский! Помни, что твой соотечественник Александр Македонский умер от невоздержанности.
— Ну что ж, вот и я умру, как великий человек. Ты, брат, не знаешь, что значит поститься, подобно святому Ивану Кукузеле, пять дней подряд… Смею тебя заверить, что если б я умер в эти дни, я попал бы в рай.
Дверь тихонько отворилась, и вошел Владыков.
— О-го-го, Македонский! Добро пожаловать! Где ты пропадаешь? Настоящий вечный жид!{61} — И Владыков горячо пожал ему руку. Но Македонский этим не удовольствовался и трижды поцеловал его в губы.
— Да ты где-то нализался? Ну, как твои дела? Что нового?
— Привет тебе от всех молдаван. Послушай, Владыков! Я готов! Брычков мне рассказал о новом плане, и я с ним согласен… Через Сербию лучше…
— Садись, садись, поговорим об этом! — сказал Владыков, удобно усаживаясь на стул перед ярко пылавшей печью.
Но, увидев открытый и опустошенный шкаф, он полушутя, полусерьезно обратился к гостю:
— Ты что же, друг любезный! Опять меня обчистил?
— Да здравствует коммуна! — воскликнул Македонский, сверкая веселыми глазами.
Владыков вынул из внутреннего кармана распечатанное письмо, прочел его, затем аккуратно сложил и опять спрятал. Внимательно посмотрев на Брычкова и Македонского, он заговорил серьезно:
— Вчера я получил второе письмо из Бухареста. Сейчас там активно работают наши товарищи; они решили, что весной следует послать отряд в Сербию. Надо энергично приняться за дело. Панайот и сам хотел приехать в Бухарест. Необходимо расшевелить болгарский народ. Правильно? Ты, Македонский, останешься в Браиле. Ты здесь нужен.
Услышав приказ Владыкова, Македонский как будто обиделся.
— Останусь я или не останусь, это мое дело, — пробурчал он, нахмурившись. — Вы скажите прямо, потребуйте от меня, что вам нужно. Хотя бы даже привести связанным Мидхад-пашу… Македонский бежит от голода, но не бежит от смерти. Если вы его не знаете, тем хуже для вас.
И при этом Македонский сердито подкрутил усы.
— Не отпевай его без попа, — хмуро сказал Владыков, — дело серьезное. Нужно собрать всех ребят из Браилы и ее окрестностей, чтобы присоединить к тем товарищам, которые соберутся в Бухаресте. Это поручается тебе, Македонский.
— Принимаю. Я соберу ребят и сам поведу их, куда потребуется.
— И ты все это берешь на себя, Македонский?
— Все будет исполнено.
— А откуда возьмутся средства? — спросил Брычков.
Владыков задумался.
— Об этом в письме ничего не сказано. Черт возьми! Кто же даст средства на обмундирование и питание ребят?..
Македонский принял таинственный вид и торжественно заявил:
— Для таких дел средства не даются, а берутся…
Владыков вопросительно посмотрел на него.
— Я не понимаю тебя.
Македонский нахмурился.
— Коли не понимаешь, значит думаешь, что я пьян и сам не знаю, что говорю.
И, засунув руки в карманы, он сел в угол и замолчал.
Обычно сразу после выпивки Македонским овладевала бурная веселость, а потом он впадал в мрачность. Таков уж был у него характер. Поэтому Владыков, не обращая внимания, продолжал разговор с Брычковым.
До позднего вечера хэши пробыли у учителя, обсуждая новый план. Протрезвившийся Македонский начал снова доказывать, что деньги не даются, а берутся, однако собеседники не пришли ни к какому решению. Владыков вскоре ушел в театр — его пригласили в ложу какие-то болгарские знакомые. Македонский и Брычков остались одни. Они еще долго разговаривали, но в конце концов Брычков заснул. Македонский все еще сидел у печки, сжимая голову руками, точно стараясь побороть в себе какую-то
