Дед Славчо вышел с заднего двора, где наказывал работнику вычистить и убрать в хлевах и под навесами.
— А-а, добро пожаловать, бабушка Джуровица.
Хотя дед Славчо был старше, чем она, он всегда ее так величал, потому что считал невежливым звать просто Джуровицей.
— Вот и хорошо, что я тебя дома застала, пошли тебе святой Симеон долгие годы, — проговорила она, привставая немного. — Вот проведать вас надумала. Как живешь-можешь?
— Пошли бог и тебе много лет, — ответил дед Славчо, садясь рядом с ней. — Какие уж наши дела! С виду держишься, а силы нету. Плох совсем стал. С каждым днем сил меньше. Еле дождался, пока хлеб свезут да обмолотят, а работа опять подгоняет, рассиживаться нельзя. Занесем присмотреть надо, само ничего не делается! Не знаю, как дальше будет, бабушка Джуровица, не гожусь никуда!
— Эх, бай Славчо, грех тебе жаловаться. Ты еще не хуже молодого бегаешь. Видели позавчера, как ты с кукурузой управлялся, — работник за тобой не поспевал. Я еще подумала: видно, бог знает что делает. Одному детей дал — на старость подмогу, другому здоровье, как у молодого, чтоб сам со всем управлялся. А я вот стара стала, ноги не ходят. Вчера пошла к нашему Ненко посмотреть, как он живет, а обратно и не могу идти. Он мне и скажи: «Оставайся у меня, бабушка. Я, говорит, один-одинешенек, давай вместе жить. Там вон в уголке постелю тебе, ни о чем тебе заботы не будет, оставайся только». А я смеюсь и говорю: «Я-то тебе, внучек, на что? Лучше уж я тебе подружку найду». А он тоже смеется: «Найди, говорит». — «Найду, говорю. Да еще какую, говорю, найду хорошую». Он мне, бай Славчо, как сын родной, своих детей так не люблю. До чего же он разумный, кроткий, на работу охочий.
— Парень он работящий, — проговорил дед Славчо. — Знаю его. Часто тут мне подсоблял. Старательный парень, на совесть работает. И разумом бог не обидел, ничего не скажешь.
— И живет он, бай Славчо, хорошо. От отца земли ему немало досталось, а он и сам еще прикупил. Пятьдесят копен в этом году собрал, пшеница — что золото. И скотина есть — овец с ягнятами штук сорок — пятьдесят наберется. Всего у него, бай Славчо, вдоволь. Дом полная чаша: и медной посуды много, и постилки он себе новые сделал, и черги, и подушки, и кошмы — всего, дед Славчо, наготовил.
— Вот и славно. Пускай в дом несет, пускай обзаводится. Пошли ему, господи, еще больше. Эй, дайте-ка сюда ракийки, бабушку Джуровицу попотчевать. Напоминать вам надо! Райка, где ты там?
Вошла Райка, сняла с полки кувшин и чашку, налила сначала деду, потом бабе Джуровице и так по три раза наливала каждому. Старуха, попивая ракию, все время наводила разговор на Ненко. Она похвалила Райку, благословила ее, пожелала ей прожить еще дольше, чем она она прожила. Когда ракия была выпита, Райка убрала кувшин с чашкой на полку и вышла.
После ее ухода все замолчали, словно в рот воды набрали, как у нас говорится. У бабушки Джуровицы слова вертелись на языке, да она не знала, как начать. А дед Славчо ждал, чтобы она заговорила первой. Младенчовица у окна резала лук и петрушку, дрожа от волнения.
Наконец бабушка Джуровица зевнула и, уже тише сказала:
— Догадался, бай Славчо, зачем я пожаловала?
— А уж про это ты нам сама скажи.
— Ты, бай Славчо, Ненко знаешь. Из своих детей я его больше всех люблю. Он мне все равно, что сын родной. А он говорит, что ты его любишь. Я и решила спросить про вашу Райку, дай бог ей жить долго и вам на нее радоваться. Ненко знать хочет, отдадите ли вы за него Райку. Посылать ему сватов или нет? Сирота он, конечно, да парень-то какой! Ты его и сам знаешь. И зажиточный. Вот я и пришла, бай Славчо, спросить, что ему делать.
— Посылать ли сватов? — спокойно проговорил дед Славчо. Слова бабушки Джуровицы нисколько не удивили его. Он давно смекнул, к чему она ведет. — Парень хороший, я его люблю и хвалил всегда. Райку я бы за него отдал, отчего не отдать за хорошего человека? Да молода она еще, жалко замуж отдавать. Так ему и скажи: молода Райка.
Бабушка Джуровица похолодела, словно ушатом воды ее окатили. Куда и разговорчивость девалась. Ей и стыдно было, и зло ее брало. Злилась она и на деда Славчо, и на Ненко, и на самое себя.
— Я и сама ему говорила, — подхватила она медовым голосом: «Молода, мол, она, сейчас не отдадут. Да она и не про нас, говорю ему. Где уж нам к деду Славчо в ворота стучаться!» А он свое заладил: «Иди да иди». Что станешь делать, — пошла. Вот оно как…
— Плохого тут нет, бабушка Джуровица, спрос не беда. Я б ему Райку отдал, да рано ей еще. Пускай уж в другом месте поищет. А второго такого парня во всем селе нет. Вот и позавчера я про него с бай Груем толковал. Парень, говорит, золото!
— Хороший, хороший, бай Славчо, парень, да вам не ко двору. Ваша ведь молода. Оставайтесь с богом, бай Славчо, оставайтесь с богом, Младенчовица.
— Иди с богом, бабушка Джуровица. Так ему и скажи: за спрос, мол, не осудят.
Младенчовица проводила старуху на улицу. Она хотела ей сказать что-то, уж и рот было открыла, но вымолвила только:
— Вашим поклон передай.
Бабушка Джуровица вышла от Славчовых с опущенной головой, словно морозом прибитая. Она вовсе не говорила Ненко, что все так будет, наоборот — хвалилась, что стоит ей слово сказать, как дед Славчо сразу согласится. Она верила в свое уменье смягчать самые неподатливые сердца. Сколько свадеб устроила она на своем веку и никогда не уходила так вот, как сейчас, не солоно хлебавши. Каким только придурковатым парням не высватывала она невест, что твое петровское яблочко, а Ненко, такому красивому малому… Она и мысли не допускала, что перед ней могут захлопнуть дверь, хоть бы и сам Славчо Крушака. Но дед Славчо захлопнул перед ней дверь. Ее прославленное искусство на этот раз было посрамлено. И зло ее брало, и стыдно ей было — первый раз возвращалась она с отказом.
Когда Райка, стоя за дверью, услыхала ответ деда Славчо, у нее помутилось в глазах. Не понимая, что делает, она убежала в подвал, упала там на ящик, покрытый чертами, и беззвучно заплакала, давясь слезами.
Будто громом была поражена словами свекра и Младенчовица. Никак не ждала она отказа. Она проводила Джуровицу, вернулась обратно и села опять у окна, молча глядя на тарелку с луком. Дед Славчо сидел на том же месте и тоже молчал. Младенчовица не знала, что делать: высказать ему все начистоту или не говорить? Наконец решилась.
— Тато, — робко начала она, — раз ты сам сказал, что второго такого парня нет на селе, почему ж не отдать за него Райку? Девка она на выданье. Подружки все замуж выходят. Вон Гочовицы Чепишевой дочка на семь недель моложе, а в воскресенье уж и свадьба. Может, ты насчет приданого тревожишься, так разве мы мало всего наготовили?
— Не в том дело, сноха, ничего ты не знаешь. Молода еще Райка.
— Коли думаешь — молода, сказать бы тогда бабушке Джуровице, чтоб подождал Ненко, — полгода- год, сколько прикажешь. Зачем пропускать такого парня? Да и Райке он…
— Эх, сноха, — прервал ее дед Славчо, — глупа ты еще, вот тебе и невдомек. Дед Славчо знает, что делает! Ты хаджи Донко чорбаджию знаешь? Смекнула, зачем он к нам часто стал наведываться? Сын у него взрослый, слыхала? Тут толковать нечего, все почитай что решено.
И дед Славчо встал и вышел из комнаты. Младенчовица оторопело глядела ему вслед. Она сама не знала, радоваться ей или печалиться тому, что услышала. Опомнилась она только тогда, когда на грудь к ней, дрожа всем телом, упала Райка, и она почувствовала на своих щеках ее слезы.
— Ох, господи! Что теперь будет? Как же я теперь! — глухо рыдала Райка. — Как мне быть — научи! Почему ты сама ему не сказала, маменька, как не вступилась… Господи, что же я делать-то буду! А Ненко! А Ненко? Зачем ему велели другую себе искать, раз дед сам говорит, что нет нигде такого, как он? Маменька, — родимая, научи, что делать…
— Не плачь, дитятко! Не кручинься. Бог даст, он еще передумает. Отойдет у него сердце, не горюй, птенчик. Он сказал, что за сына хаджи Донко тебя отдаст, да я…
— За сына хаджи Донко?! — вскрикнула Райка, глядя на мать широко раскрытыми от ужаса глазами.
— Не пойду, не пойду я за него! — опомнившись, закричала она. — Хоть за царского сына меня
