любоваться богатством и красотой, подумала Зенобия с опасливым восторгом.
В тронном зале было тихо, лишь шаги господина Андре и Зенобии шелестели на гладких плитах. Стражник у двери проводил их взглядом. Когда они пересекли зал, Зенобия оглянулась и увидела, что стражник исчез, а вместо него к двери прислонился кавалер, поигрывающий ножнами. Из зала коридор вел к лестнице, потом к другой, и как-то незаметно они оказались на кухне.
Рычащий огонь плясал в огромной печи, над огнем вращался вертел, на который можно насадить вьюка, а сейчас крутились рядком четыре туши свинорыла. Звенели крышки кастрюль, с грохотом опускались на раскаленные кольца малых печей черные сковороды — на каждой поместится с десяток упитанных каплунов. Метались поварята со связками лука и чеснока, обсыпанные мукой женщины раскатывали тесто, у овощного стола споро орудовали большими ножами.
К ним приблизился невысокий мужчина. Камзол украшала цепь, с нее свисала маленькая золотая поварешка.
— Ты жаловался, что на кухне не хватает рук, — сказал Андре. — Вот тебе пара.
— Куда же ее? — задумался повар. — Все и так спят по трое в комнате.
— Жить здесь не будет, — сказал господин Андре. — Она племянница Нафалины. Утром придет, вечером уйдет.
— Устроим в лучшем виде, — вполголоса сказал повар.
— Дворецкому доложишь сам, мне невместно.
— Так ведь досточтимый Брегон хворает у себя в имении… Как появится, пусть она и приходит.
— Эй, ты, — обратился господин Андре к Зенобии, — когда скажу, явишься к почтенному Харлампу. Ступай. Вот бирка, покажешь на выходе. Не потеряй, иначе потом не впустят.
Зенобия робко попятилась к двери, но тут господин Андре предупреждающе поднял палец:
— Обратно иди через людскую. В господскую сторону пойдешь, если позовут.
Взгляд, которым он окинул ее фигуру, говорил, что в господских покоях ей делать нечего.
Два дня тетка показывала поклоны и полупоклоны, учила, как различать нашивки и цвета дворовых людей. На вопрос, к чему эта премудрость, если дальше кухни ей хода нет, тетка сказала, что удачная интрига может помочь карьере, пусть даже скромной.
Утром третьего дня тетка отправилась на холм, собрать немного листьев кислоплода для желудочного отвара, и велела Зенобии идти с ней. Отсюда, с пустоши на холме, были видны крыши города, острые шпили храмов Земных Сил, знамена на башнях замка, а вот трактир и пригородные дома скрывались в низине. Зенобия несла корзину для целебных трав, но почтенная Нафалина и не собиралась искать их. Она свернула на перекрестке и пошла в сторону реки. По дороге ехали телеги с фуражом. Один возница предложил тетке взобраться к нему, покувыркаться в сене. Тетка обложила его таким многоколенным ругательством, что тот замер, открыв рот. Потом сказал, что мечтает о такой бойкой хозяйке для своего хутора, но, увы, недостоин. С сожалением причмокнул и, тронув поводья, покатил дальше.
Показалась, большая повозка с высокими бортами. Сквозь них виднелись свернутое в жгуты тряпье, дырявые тазы и сплющенные медные кастрюли. На передке под матерчатым навесом восседал старьевщик. Придержал повозку и, огладив седую бороду, заплетенную в косицу, спросил, куда путь держат красавицы. Нафалина недовольно сказала:
— В ожидании такого угодника, как ты, пришлось бы до реки идти.
Старьевщик шустро для его возраста соскочил с передка.
— Чем порадуешь, почтенная?
— Порадую к урочному часу. Вот, устроила дочь моего бедного брата во дворец кухарничать. Хоть малая, а радость — сиротку призреть.
— Сиротам надо помогать, — короткий взгляд на Зенобию. — Вернусь, пожалуй, к реке. Потом к перевалу двину, если будет тихо. Встретимся скоро, как считаешь?
— Через десятиднев, думаю, вести тебя догонят, — ответила тетка. Старьевщик развернул повозку и покатил обратно. Вскоре скрылся за деревьями, которые в низине росли гуще, чем на холме.
— Что смотришь? — сказала тетка. — Встретила старого знакомого, поговорили.
Поджала губы и пошла назад. Зенобия поплелась за ней: теткины дела запутаны; непонятны, чем меньше вопросов, тем она добрее и разговорчивее. Когда оказались на холме, тетка повела носом.
— Гарью пахнет, — сказала она. — Опять пастухи сухую траву подожгли.
За поворотом они увидели, что горит не трава, а полыхает теткина лавка. Нафалина охнула, ноги ее подогнулись, и Зенобия еле успела подхватить тетку и усадить на валун.
— Вот беда, вот беда! — запричитала тетка. — Не вижу отсюда, там хоть воду несут, тушат огонь?
Зенобия присмотрелась и сказала, что огонь не тушат, а какие-то люди в темных плащах отгоняют зевак от пожара. Другие, в таких же плащах, ведут куда-то хозяина трактира. Она еще хотела добавить, что хозяин пытается убежать от этих людей в сторону холма, но замолчала, увидев, как его догнали и закололи шпагами. Тетка тоже увидела.
— Кавалеры! — ахнула она. — Прятаться надо.
Привстала с камня, но тут же повалилась набок.
— Худо мне. Догони старьевщика, скажи, дело открылось.
Между тем несколько человек в темных плащах быстрыми шагами направились в их сторону.
— Беги! — шепнула тетка.
Зенобия послушно отбежала назад по безлюдной дороге, хотела спрятаться в придорожной канаве, но под ворохом сухих листьев журчала вода. Было страшно, однако не настолько, чтобы лежать в грязи. Она метнулась к кустам на обочине, раздвинула ветки и протиснулась в глубину зарослей, шипя от боли — колючки жалили немилосердно. Прижалась к жесткой траве, свернулась клубочком и замерла.
Вскоре раздались крики: «Вот она, отравительница! Эй, держите ее!». По ушам ударила громкая ругань. Тишина, и негромкий голос: «Придется доложить, что злодейка успела принять яд». «Хорошо, если наставник Фалин месячным жалованьем накажет», — ответил другой.
Сердце Зенобии стучало так сильно, что, казалось, земля отзывается эхом. Дробный стук подков — и начальственный голос сердито спросил, был ли кто с заговорщицей. Быстрый топот ездовых вьюков раздался почти над головой и стих вдали.
Солнце перекатилось на закатную половину, снова застучали подковы. Возвращались кавалеры. Одна за другой проехали две телеги. Скрип колес и щелчки кнута сменились тишиной.
Смеркалось, когда она выбралась на дорогу. Первые шаги дались с трудом, ноги ныли, спину ломило, но вскоре размялась и быстрым шагом пошла в сторону реки.
К переправе добралась ночью. Масляные светильники в плошках болтались на столбах у парома, сам паромщик отдыхал в трактире.
Зенобия, присев на скамейку у колодца, всматривалась в тени, мелькающие в окнах трактира, и гадала: здесь старьевщик или на постоялом дворе? Из пристройки к трактиру выскочила немолодая женщина и опрокинула ведро в канаву. Зенобия негромко окликнула ее, спросила, остановился ли у них человек с седой бородой, но в ответ услышала брань.
Дверь трактира распахнулась, вышли двое: один высокий и широкоплечий, а второй пониже да еще опирался на посох. Свет бил им в спину, и лиц не было видно, однако ее, кажется, увидели, потому что высокий хмыкнул и сказал:
— Смотри, не тебя ли молодая жена со скалкой подкарауливает?
— Это твоя сестра ждет клиента… — начал было второй мужчина, но осекся. — Эй, девушка, я же тебя видел недавно.
Глаза Зенобии привыкли к свету, и она разглядела бороду старьевщика.
Стены амбара — из камня, тяжелая дверь заперта снаружи. От дерюги, брошенной поверх соломы, несло кислой вонью и дымом. Дурно пахло и ведро, оставленное для отхожих нужд. Груды старого железа — связки треснувших и стертых подков, разбитые плуги и бороны, дырявые корыта и поилки для вьюков, а у дальней стены лежит на боку перегонный куб с пробитым днищем.
Тлеющие угли в жаровне быстро прогорали. Зенобия согрела ладони и залезла под старые тряпки. Идти к угольной загородке у стены не было сил.
