Остановился.
– Добрый день, - произнес человек широким красивым голосом.
Голос этот был Андрею уже знаком.
– Впрочем, не день, а ночь. - Человек прошелся по комнате.
– Ну что вы мне скажете?
Помолчал.
– Чего вы без меня тут рассмотрите…
Еще помолчал.
– Вон в шкафу дорожный столик-шкатулка для игры в карты. А на шкафу чайный сервиз саксонского фарфора. “Голубые мечи”. Сервиз для интимных бесед. На две персоны.
Помолчал еще.
– А здесь клинки. Легкие, как перо. Возьмешь в руку - и сам превратишься в поэму…
Ночь скрыла аллеи, глубину сада, лес, огни деревенских изб за Соротью. Дым уже не стлался синен тенью, он висел в воздухе.
Девушка смеялась, глядя под ноги. Весело рассказывала:
– Это он только кажется таким строгим. Да на его месте и нельзя слишком ласковым быть. А когда один остается дома, чего только не чудит! По стенам у него подковы набиты, колокола висят да колокольчики, и повсюду самовары, самовары…
Девушка широко развела вокруг руками.
– Одни самовары вокруг. Сядет он среди веранды как царьимператор. И самый пузатый самовар на стол выставит. Хлопнет ладонью по столу, в самоваре угли загудят. Зашипит самовар, как боярин, запыхтит, распахнет шубу, живот медный выкатит, шапку лисью сорвет с головы да об стол ее со всего размаха. И сапогом притопнет, и засвистит в кулак свой медный. Тут маленький под потолком колокольчик тихонько охнет. Ему другой, побойчее, отзовется. Третий будто всех приструнит да во фрунт выстроит.
Девушка откинула голову, будто со стороны все это разглядывала.
– Тут хозяин брови надует и второй раз по столу ладонью хлопнет. Боярин пузатый упрет руки в боки и загудит зычныт голосом. И чашечки фарфоровые из комнаты побегут, позванивая, кружась и юбочки придерживая. И все на стол. А колокольцы и колокольчики так и ходят под потолком. Таной звон поднимут. А хозяин сидит и радуется! Чай попивает из одной да из другой чашечки. Дышит весело.
Девушка посмотрела на Андрея.
– Потом нахмурит брови пуще прежнего и третий раз по столу ладонью хватит. Подковы на стенах загудят, как комары. А боярин среди стола свою самоварскую шубу скидывает и давай плясать, сапогами сафьяновыми чашки поколачивать. Сам покрикивает: “Ах, побирушки вы мои тонкорученькие!” А чашки дымятся, звенят и отскакивают. Хозяин поведет тут длинным носом, зыркнет глазом по каждому самовару. И пошли самовары да самоварчики прямо по полу. Пляшут, звенят - кто ложкой, кто чашечкой по меди да по серебру. Один что жук переваливается, другой котенком кувыркается, а те вприпрыжку поросятами бегают, похрюкивают, эти приказчичками зарумянились, с ног на голову становятся. Такой тут смех да звон пойдет! Теперь и дятел прилетит. С самовара на самовар пересаживается. По одному так ударит, а по другому дробью. Подгоняет их пританцовывать. Потом притомится, сядет на плечо к хозяину, смахнет с головы красную шапочку и шапочкой утирается. А хозяин сидит и письмо читает. Вот как, - засмеялась девушка, - в этом доме бывает!
Как раз проходили мимо дома с надписью на двери: “Здесь не музей, а квартира”. В окнах горел свет. Высокий человек расхаживал по комнате и взмахивал рукой, будто спорил. Девушка подбежала к окошку и одним пальцем дробно ударила в стекло, как дятел. Захохотала, схватила Андрея за руку и побежала вон из усадьбы.
Уходили тропинкой по склону - под сосны. Где-то лаяла собака. Эхо далеко уносило лай, за Петровское озеро.
– Ну мне пора, - девушка остановилась.
– И мне пора, - сказал Андрей, - уже ночь.
– И звезды ярко горят. В пятницу в одном месте уже подснежники появятся.
– Так рано?
– Совсем не рано. Уже пора. Ведь только кажется, что зима. А весна уже здесь. Я как раз пойду туда.
– Я бы тоже пошел.
– Ну и что же? Можно пойти вместе. Я буду ждать у большого камня возле дороги.
– А где это?
– У самой дороги, как поворачивать от Савкина к Святым горам. Камень большой лежит, и чаши на нем выбиты. Я буду ждать. Только приходить надо задолго до рассвета. Когда луна начнет садиться.
Девушка поправила платок, коротко поклонилась и побежала тропинкой вниз к Сороти. Андрей пошел тропинкой к озеру.
Кругом лежала ночь, однако Маленец светился. И оттого снега Маленца казались невесомыми. Тропинка не скрипела под ногами, да и сами шаги не были слышны.
В пятницу Андрей проснулся рано. За окнами стоял мглистый свет. Так светят остывающие угли, если на них подуть.
Яблони в саду стояли багровые. Однако приемник у соседа уже распевал. Дверь хлопнула, а шаги спустились по крыльцу.
И соседа голос послышался, который спрашивал: - Вам чего?
– Я просто так, - ответил голос девушки.
– Просто так по ночам не ходят, - сказал сосед.
Андрей вышел на крыльцо. Девушка стояла во дворе под яблоней.
– Нехорошо так долго спать, - укорила она. - Я совсем заждалась там у дороги. А здесь меня допрашивают.
– Я не думал, что так поздно уже, - сказал Андрей. - И мне, поверьте, от этого совестно.
Земля уже была подморожена. Кое-где лежали багровые полосы сугробов. На земле валялась сломанная ветка яблони.
Девушка подняла ветку, помахала ею в воздухе и направилась к калитке. С улицы возвращался сосед с ведром. Старик с хрустом прошел по заледенелому сугробу и наставительно посмотрел на девушку.
– Зачем вы сломали ветку?
– Я не ломала. Я просто подобрала с земли.
– Не отпирайтесь! Кому еще было ломать?
– Зря вы не верите людям, - сказала девушка. - Впрочем, возьмите эту ветку, и пусть она вам даст столько яблок, сколько вам хочется. - Девушка протянула ветку старику.
– То-то же. - Сосед принял ветку и направился домой. - Деревья надо беречь, они должны давать плоды.
Сосед ушел, неся в одной руке ветку, а в другой ведро. Луна висела низко над Тригорским, огромная, а небо вокруг нее выглядело черным, без единой звезды, и одновременно малиновым.
Молча вышли на шоссе.
Впереди на холме Андрей увидел большой валун. Словно кто-то исполинской рукой положил на траву отсеченную голову огромного тельца. По холму стекали длинные полосы заледенелого снега. Над камнем из больших долбленых чаш поднимались ровные языки желтого пламени. Пламя извивалось и светило без дыма. Вокруг стояли, склонив головы, люди.
Люди стояли неподвижно. Одни в коротких, до колена, плащах и шлемах. Плащи багровой ткани, на шлемах отсвечивало пламя. Некоторые стояли в похожих на шлемы шапках. На пригорке возвышался старик, седой, длиннобородый. На его голове поблескивал стальной обруч. Одет старик был в длинную белую рубаху, подпоясанную ремнем. Держал старик в руке длинную палку и смотрел на вершину камня.
