- Малые дома ждут, когда вы их поведете, - сказал граф.
'Он вкладывает в свои слова двойной смысл', - подумал барон.
Он посмотрел на новый талисман, висящий над входом в холл, - голову быка и написанный маслом потрет старого герцога Атридеса. Их вид наполнил барона предощущением беды, и он подумал о том, что же могло побудить герцога Лето повесить в обеденной зале своего дворца на Каладане, а потом и на Арраки портрет отца и голову убившего его быка.
- У человечества есть... только одна... мм... наука, - сказал граф, когда они вместе с присоединившимися к ним людьми вышли из холла в комнату ожидания - узкое пространство с высокими окнами и потолком.
- И что же это за наука? - поинтересовался барон.
- Это... мм... наука о... неудовлетворенности, - изрек граф.
Представители малых домов за их спинами, угодливые и льстивые, рассмеялись как раз в нужном ключе, - чтобы дать понять, что они оценили фразу. В смехе их появилась, однако, и фальшивая нота, когда в него внезапно вплелся шум моторов. Пажи распахнули двери, и все увидели ряд машин с трепещущими над ними вымпелами.
Барон, перекрывая шум, сказал:
- Надеюсь, представление, даваемое сегодня моим племянником, не разочарует вас, граф!
- Я... весь... мм... ожидание, да, - сказал граф. - В протоколы... всегда полагается... м-мда... включать указание на... изначальный мотив.
Барон споткнулся на подножке машины: 'Протоколы!.. Ведь это - отчеты о преступлениях!'
Но граф усмехнулся, давая понять, что это шутка, и потрепал барона по плечу. Тем не менее барон, сидя на выложенном подушками сиденье, всю дорогу до арены исподтишка поглядывал на графа, удивляясь, почему императорский 'мальчик на посылках' счел необходимым в присутствии представителей от малых домов отпустить такую шутку. Было очевидно, что Фенринг редко делал то, что не считал полезным, и столь же редко произносил фразы, не содержащие двойного смысла.
Они сидели в золоченой ложе, расположенной над треугольной ареной. Трубили рога. Ярусы над ними и вокруг них были переполнены, повсюду развевались флаги.
- Дорогой мой барон, - сказал граф, наклонившись к самому его уху, вы ведь знаете, что император не давал вам санкции на выбор наследника...
На этот раз барон оказался в конусе молчания, вызванного шоком. Он уставился на Фенринга, не заметив даже, как леди графа прошла мимо строя охраны, чтобы присоединиться к собравшемуся в золоченой ложе обществу.
- Вот почему я, собственно, здесь, - сказал граф. - Император желает, чтобы я сообщил ему, стоящего ли мы наследника выбрали. Что лучше обнажает сущность человека, как не арена, не правда ли?
- Император обещал мне не стеснять меня в выборе наследника, ответил сквозь зубы барон.
- Посмотрим, - неопределенно отозвался Фенринг и отвернулся, приветствуя свою леди. Она уселась, улыбнувшись барону, потом устремила свой взгляд вниз, на посыпанную песком арену, на которую вышел Фейд-Раус, собранный и готовый к действию. В правой руке, одетой в черную перчатку, он держал длинный нож, в левой, одетой в белую перчатку, - короткий.
- Белое - для яда, черное - для чистоты, - сказала леди Фенринг. Любопытный обычай.
- М-да! - произнес граф.
С галерей послышались приветственные крики, и, принимая их, Фейд-Раус остановился, поднял голову и обвел взглядом ряд лиц - кузин и кузенов, полубратьев, наложниц и дальних родственников - целое море кричащих ртов, ярких знамен и одежд. И Фейд-Раус подумал о том, что эти люди смотрели бы на его кровь с такой же жадностью, с какой будут смотреть на кровь раба-гладиатора. Конечно, сомневаться в исходе этой борьбы не приходилось, опасность была лишь номинальной, но все же...
Фейд-Раус поднял вверх ножи и по древнему обычаю отсалютовал трем углам арены. Короткий нож в руке, затянутой в белую перчатку (знак яда), первым исчез в ножнах. Потом исчез нож с длинным лезвием, с чистым лезвием, которое сейчас было нечистым - его тайное оружие. Сегодня оно должно было принести ему особую победу, ни на что не похожую: яд на черном лезвии.
На включение защитного поля ему понадобилось всего несколько секунд, и он замер, ощущая, как напрягается кожа на лбу - знак того, что он защищен.
Держась с уверенностью человека, привыкшего быть в центре внимания, Фейд-Раус кивком подозвал к себе слуг, которые должны были отвлекать внимание, и проверил их цепи с острыми блестящими шипами, крючьями и цепочками. Потом он дал знак музыкантам. Зазвучала торжественная мелодия старинного марша, и Фейд-Раус повел свой отряд к тому месту, над которым располагалась ложа его дяди, - для церемониального приветствия. Все шло согласно обычаю.
Музыка смолкла. В воцарившейся внезапно тишине он отступил на два шага назад, поднял руку и воскликнул:
- Я посвящаю эту схватку... - он сделал паузу, зная, что в этот момент дядя подумает: 'Юный дурак, несмотря на риск, все же собирается посвятить ее леди Фенринг'... моему дяде и повелителю, барону Владимиру Харконнену!
Он с удовлетворением наблюдал, как его дядя облегченно перевел дух.
Музыканты заиграли быстрый марш, и Фейд-Раус повел своих людей туда, где находилась потайная дверь, через которую пропускались только люди с особыми повязками. Фейд-Раус гордился тем, что никогда не пользовался этой дверью и не нуждался в отвлекающих маневрах. Но сегодня не мешало удостовериться в том, что все в порядке, - особые планы таят в себе и особые опасности.
И снова над ареной воцарилась тишина. Фейд-Раус повернулся и посмотрел на высокую красную дверь, находящуюся напротив него. Именно через нее обычно появлялись гладиаторы.
Особый гладиатор... План Зуфира Хавата, подумал Фейд-Раус, отличался восхитительной прямотой и простотой. Раб не был одурманен наркотиками - в этом заключалась главная опасность. Вместо этого в сознание человека было введено слово, которое должно было в критический момент парализовать его мускулы. Фейд-Раус повторил про себя это слово, беззвучно прошептав его: 'Мерзавец?' Для всех присутствующих оно должно было означать, что на арену удалось проникнуть рабу, не находящемуся под влиянием наркотиков, и что цель этого заговора - убийство отпрыска ветви Харконненов. Все было подстроено таким образом, чтобы улики указывали на начальника рабов.
Половинки двери плавно разъехались в разные стороны. Эта первая минута была критической. Внешность гладиатора могла дать тренированному взгляду много важной информации. Предполагалось, что все гладиаторы ввергаются наркотиком элакка в состояние готовности к смерти, однако можно было отличить их манеру держать нож, их защитную реакцию, а также определить, осознают ли они присутствие людей на трибунах. Один поворот головы раба мог дать ключ к тому, как следует вести борьбу.
В дверях появился высокий мускулистый человек с бритой головой и темными запавшими глазами. Его кожа имела цвет моркови, как это и должно было быть при действии элакка, но Фейд-Раус знал, что это просто краска.
На рабе было зеленое трико и красный полузащитный пояс. Стрела на поясе указывала влево, давая понять, что защищена левая половина тела. Он держал нож, как держат шпагу, слегка пригнувшись вперед, в стойке опытного бойца.
Раб медленно вышел на арену, повернувшись защищенным боком к Фейд-Раусу и группе его людей, стоящих у потайной двери.
- Мне не нравится его вид, - сказал один из помощников Фейд-Рауса. Вы уверены, что он под действием наркотика, мой господин?
- Кожа у него нужной окраски, - возразил Фейд-Раус.
- И все же он держится как боец, - засомневался другой помощник.
Фейд-Раус сделал два шага вперед и пристально посмотрел на раба.
- Что это он сделал со своей рукой? - спросил помощник.
Фейд-Раус посмотрел на руку раба, на то место под локтем, где на ней виднелся след кровавой ссадины, потом скользнул взглядом вниз, к ладони, ярким пятном выделяющейся на фоне зеленой туники: на тыльной стороне руки виднелись очертания ястреба.
Ястреб! Фейд-Раус посмотрел на темные ввалившиеся глаза и увидел в них необычную
