это не потому, что они такими слепыми родились, а это чтобы никто из них не убежал, их там сразу ослепляют. И там, на этих приисках… Ну, и так далее. И говорил часами! Так было и на этот раз:
– Так вот, – продолжил князь, – на этих приисках, только на Ближнем Логе, в день намывают семь туганов золота. А это в пересчете на монеты… – и посмотрел на Рыжего.
Тот, помолчав, сказал:
– Пять тысяч двести шестьдесят.
– Да, верно, – сказал князь. – И вот теперь ты представь, что будет, если мы…
И продолжал рассказывать. А Рыжий продолжал молчать и думать, что это еще пока совсем не известно, что там после будет. Пока было известно только то, что вот уже два года князь усиленно готовился к Горской войне, то есть скупал оружие и набивал склады провизией, писал в Тернтерц, интриговал. Он и Юю отдал за Дангера в надежде на военный союз. И Лягаша послал… А летом сам два раза тайно ездил на южную границу. Рыжий, оставшись за него, один спускался на крыльцо, судил и принимал гонцов, метался по купцам, по мастерским. Князь возвращался, он докладывал. Играли в шу. Охотились. Рыбачили на Низких Островах. И там, на Островах…
Ночь тогда была тихая, теплая. Костер уже погас. Князь спал, и спали лучшие. Взошла Луна. Рыжий поднялся, вышел из шатра и, никого не разбудив, спустился к берегу и там долго сидел, смотрел на лунную дорожку на воде. И сам себе удивлялся, чего он еще хочет, чего ждет? Он, бывший дикий рык, всего за один год взошел на самый Верх. Он теперь первый воевода, спит на пуховом тюфяке и пьет только шипучее. Он любит хвойный дух, и слуги каждый день меняют на полу иглицу, за которой специальные нарочные гонцы ездят на самый север, в Ворнянский удел. Вот сколько им всем было суеты! Вот он каков теперь! Вот в какой силе! И все ему завидуют. Тогда чего это он здесь, на берегу, сидит? Ждет, что ли? Зря. Да он и сам прекрасно знает, что он напрасно ждет, никто ему больше не явится. И то не потому, что Незнакомца и в помине нет, а просто потому, что он в него давно уже не верит. И так случается со всеми, все поначалу верят в чудеса и ждут этих чудес, надеются, а после, помудрев, уже не верят, но даже сами себе не хотят в этом не признаваться. Вот так и он теперь смотрит на воду и пытается представить чудо, а в голове-то у него совсем другое! В Дымске две тысячи четыреста четырнадцать домов, в них девять тысяч триста двадцать восемь едоков, а недоимок числится на каждого по шесть с полтиной. И если…
Да, вот то-то и оно, гневно подумал Рыжий, встал и прошел в шатер и там лег. И крепко-крепко зажмурился. Как жаль, подумал он уже без гнева, что глупость, как и детство, не вернуть. И как еще жальче, что если Юю вдруг даже возьмет да и приедет в Дымск… А ведь, тут же подумал Рыжий, не приедет! Она теперь, как и Убежище – видение.
А может, и вся жизнь – это только видение?
Глава пятнадцатая
УРВАН
А время шло. На Летний Поворот, то есть на самый длинный день в году, в Дымске было гуляние. Но это только одним было гуляние, пьянь и кураж, а другим держи ухо востро! Рыжий расставил стражу по постам, весь день был на стопах, умаялся. Но все равно было лихо, нескучно! Ну а потом, после гуляния, всё вскоре опять пошло по-старому: князь тайно уехал на юг и все дела свалил на Рыжего, и тот опять один по целыми дням судил, рядил и составлял «известия». Раз в месяц приходили письма от Юю. Потом вернулся князь и опять только и знал, что говорить о приисках да о будущем походе. Рыжий слушал вполуха, помалкивал. А по ночам ему снился Лягаш. А однажды снились даже Выселки – они бежали косогором, а он бежал первым, кричал, ему было лихо и радостно, он думал, это наяву. А проснулся и сразу с досадой подумал, что это ему только привиделось, и он не в Лесу, а по-прежнему в Дымске, на улице шел дождь, начинало светать. И он лежал, не шевелясь, и хмуро улыбался, думал: бежал, на четырех – приснится же такое! Да разве первый воевода бегает? Да он же только выйдет на крыльцо и ему сразу подают каталку! Зимой – волокушу. Эх, р-ра, в тоске подумал Рыжий, так и ходить скоро разучишься, не то что бегать. И он закрыл глаза, просто лежал, тяжко вздыхал. И так с ним случалось все чаще и чаще.
А время шло себе и шло, и вот и лето кончилось. На Первый Желтый Лист был, как всегда, Великий Смотр. К нему крепко готовились. Еще за две недели до него во все уделы послали гонцов. И начали съезжаться воеводы. Они тянулись в Дымск кто в лодках по реке, кто берегом на крашеных, увешанных висюльками каталках. Все как один они были холеные, надменные, и ехали они неспешно, важно, с холопами и няньками, узлами всякого добра и снеди, под бубенцы и гиканье, пыль, топот, скрип. И каждого из них сопровождал отряд личной охраны – два, три десятка лучших, но удельных. Удельных лучших отводили на Пустырь, туда, где летние землянки. Там их определяли на постой, там их кормили, угощали брагой. А воевод вели, как это называлось, пред грозные очи, то есть в княжий терем в княжью трапезную, к князю.
Там их встречали тишина и полумрак, потому что все окна были плотно занавешены, и длинный пустой стол, а в его дальнем конце, во главе, на высокой скамье сидел князь, а рядом с ним, но чуть пониже, сидел Рыжий. Вот туда и входил воевода, следом за ним чернь вносила подарки. Потом чернь уходила, а воевода оставался. Князь на подарки не смотрел, садиться тоже не велел, а только, вдоволь насмотревшись на вошедшего, вдруг говорил:
– Кость в пасть!
– В пасть, – отвечал удельный, – в пасть.
И после кто из них сопел, кто щурился, а кто даже зевал. Но, это сразу чуялось, они все как один очень сильно робели. А князь не угрожал и не рычал, как в мастерских, а начинал издалека. Сперва он расспрашивал о близких, о дороге. Потом о податях, о слухах, о границе. Удельный отвечал как только можно подробнее. Князь улыбался и кивал. А после, обернувшись к Рыжему, вдруг очень строго приказывал:
– А огласи-ка нам «известие»!
И Рыжий доставал из сундука густо исписанный листок, неспешно расправлял его…
«Известия»! Кроме Приемного Крыльца в княжьем тереме был еще и так называемый черный ход. И там, обычно по ночам, толпились ходоки – точнее, бегуны – со всей Равнины. Рыжий спускался к ним, уточнял, кто откуда, а после отводил их по одному в укромный закуток и уже там, с глазу на глаз, расспрашивал подробнее, записывал, то есть сводил в «известия»… И вот теперь он их читал. Скажем, такое: Замайск, воевода-ответчик Всезнай. По свинам в том Замайске так: сокрыли молодняк в полтысячи голов и, закоптив, свезли в Фурляндию и продали, а прибыль поделили. Прибыль ушла мимо казны. Кроме того в Замайске же змеиных кож в этом году было украдено столько и столько. Также железа… Также юфти… Также рыбы… Или Горелов, воевода Растерзай. Здесь деготь… Так, еще дрова… Так, еще так… Глухов: ответчик Душила. Ну, здесь куда ни кинь: мед, сало, деготь, ягоды, грибы… Всего не перечесть! Или Столбовск – там тоже самое! Такой же и Копытов. Такой же Погорельск. И так же все остальные уделы, какой ни возьми! Воровство, воровство, воровство – везде все одинаково!
А вот тамошние воеводы, эти вели себя по-разному: одни кричали, что это напраслина, другие же сразу во всем признавались и каялись, и клялись, что такого больше никогда не повторится. Тем, кто покаялся, князь набавлял «урок». А тех, кто упорствовал, опять расспрашивал, уже куда настойчивей, с пристрастием, ловил-таки на лжи и тоже набавлял урок, но уже вдвое. Один только Костярь, столбовский воевода, отвертелся. Тогда князь побратался с ним и приказал, чтобы ходока-облыжника нашли и взяли под ребро. За ходоком побежали…
И тут как раз было доложено: на Первом Дереве сорвался Первый Лист и все воеводы уже в сборе. И на ухо добавлено: только один Урван, хвостовский, так и не явился, вместо него прибыл гонец и доложил, что Урван ранен на охоте, не может встать и шлет князю поклон – нижайший. Князь, помолчав, сказал:
– Как жаль. Да, очень жаль, что его нет. Ну да и ладно!
И повелел немедля начинать. Сходили на Гору и подожгли Дары. Потом был смотр на Пустыре. Бил барабан, выли рога, пять сотен бравых молодцов сперва маршировали, пели, а после, разделившись надвое, схватились. Бой был хоть и потешный, но очень хорош. Народ, толпившийся вокруг, жадно глазел на это и то и дело орал:
– Бей! Бей!
И было ликование – всеобщее. Князь похвалил войско за рвение, роздал особо отличившимся награды, а тех, кого в бою наоборот сильно помяли, а то и порвали, князь велел гнать с глаз долой. Тем, кто остался, был дан пир, потом, на следующий день, была охота на Лугу, а после снова пир. Потом, уже на третий день,
