сразу с утра и уже натощак, они опять маршировали, пели, а после, прямо с Пустыря, так им велено, они разошлись и разъехались. Потом еще два дня князь просидел, закрывшись у себя, а после вышел и сказал:
– Езжай и разберись.
Рыжий не спрашивал, куда, потому что это и так было понятно: конечно же, в Хвостов, к Урвану, ведь только он один остался неосмотренным. И если бы кто другой посмел не явиться, так Рыжий, взяв с собой дружину, теперь пошел бы на него и поучил бы, и потешился, и лучшие бы тоже на славу потешились! А так Урван есть Урван, с ним лучше быть поосторожнее. И Рыжий, никого с собой не кликнув, один сошел с крыльца, сел на каталку, поехал на пристань, там взял обычную долбленку да пару обычных гребцов, и отчалил.
Дорога на Хвостов была неблизкая. Вначале поднимались по Голубе, потом свернули в Старую Протоку, потом на Млынку, потом на Листвянку, и только к вечеру второго дня наконец добрались до Столбовска. Столбовск – угрюмый, пыльный городишко. Костярь с опаской встретил Рыжего, молчал, вздыхал. Зато потом, когда узнал, что едут не к нему, сразу повеселел. Сходили в баню, пировали. А утром Рыжий снова отправился в путь, только теперь уже по суше. Да по какой еще сухой! Пять дней они скрипели по степи. Порой, не выдержав, Рыжий вставал с каталки и шел рядом с тягунами, смотрел по сторонам и морщился. Еще бы! Ведь вокруг была одна пожухлая трава – до горизонта!
Но вот, наконец, показался Хвостов – последний, порубежный город. За ним начинались Пески, а дальше, за песками, лежал Мэг, то есть уже совсем чужая сторона, или, как о нем говорили в костярнях, лжа иноземная, искус. Но это было где-то там, за дальней, недоступной далью. А здесь, остановившись на холме, Рыжий, прищурившись, смотрел на город и отмечал про себя, что укрепления, то есть вал, башни и тын, были хорошо досмотрены, исправны. И городские крыши были не пожухлые, а ярко-желтые, что означало, что они совсем недавно обновленные, солома на них еще свежая. И тишина была над городом. Рыжий принюхался и с удивлением отметил: и воздух чист, без копоти. Рыжий еще немного постоял, посмотрел, помолчал, потом вернулся к тягунам.
– Порс! – приказал.
Тягуны понесли. В настежь распахнутых городских воротах совсем никого не было. Въезжай – не хочу, гневно подумал Рыжий, ну ладно, и стал опять смотреть по сторонам… И к своему еще большему удивлению нигде не видел ни луж, ни мусора, а только деревья, стоявшие ровными рядами вдоль такой же ровной улицы. И еще колодцы под навесами, при каждом была кружка на цепи. И цветники под окнами. Прохожие, заслышав стук колес, сходили в сторону и исподлобья смотрели на проезжающую мимо них каталку. Рыжий, сидевший в ней, был очень мрачен. Скорей бы, думал он, доехать!
И вот, наконец, из-за последнего поворота показалась центральная площадь, а за ней так называемый удельный дворец. Он был несколько пониже княжьего, да и крыльцо у него было поуже. А на крыльце уже стоял носатый, голенастый, остроухий, в богатом боевом ремне сам воевода Урван. А рядом с ним… Как ее бишь? Да, это Ластия, его жена, вспомнил Рыжий, а это их трое сыновей мал мала меньше. Урван – это родной княжий племянник, то есть его единственный наследник. Лжец, тут же вспомнил Рыжий, говорун, наглец…
А дальше он додумать не успел.
– Ждем! Ждем! – вскричал Урван. – Наслышаны. Давно!
И поспешил с крыльца. Рыжий спрыгнул с каталки. Они обнялись, побратались. Потом Урван, немного отступив, сказал:
– Вот ты какой! Зубаст! А говорили, будто в бабушку. Врут болтуны. Врут, как всегда! – и весело, беззлобно засмеялся.
Рыжий, опомнившись, хотел было хоть что-нибудь сказать, хоть как-нибудь представиться, но не успел. Урван, опять обняв его, начал спрашивать о дяде, о столице. Рыжий пытался ему отвечать, но он и теперь не успевал, потому что Урван без остановки спрашивал да спрашивал, перебивал, и, наконец, будто опомнившись, сказал:
– Э, чего это я?! Ты же с дороги. Пойдем!
И сразу потащил его вслед за собой. Вдвоем они взошли по лестнице. Там, на верху, Урван представил Рыжему Ластию и сыновей. Ластия приветствовала Рыжего сухо, а дети смотрели на него с любопытством, но молчали. Рыжий им сдержанно, манерно поклонился. Урван потащил его дальше. Они прошли в гостиную. Стол был уже накрыт, слуги сновали взад-вперед, возле окна стоял хор певунов. Хозяева и гость расселись: Урван с семьей по одну сторону, а Рыжий, один, по другую. И только сел, как Урован уже встал, поднял чашу, сказал:
– За дядю! Долгих ему лет!
Потом – всё так же скоро, делово – был тост за гостя, потом за Равнину. Урван и Рыжий пили гром- шипучее, жена – наливку, скромно, по глотку, а дети – сок, без всякой меры. Закусок было множество и всяких, самых разных, но под шипучее закуска не идет, и Рыжий почти не закусывал. Зато на сладкое подали дыни – большие, сочные, душистые. Урван брал нож и резал. Дыни лопались. И Рыжий ел их, ел! Хор тихо напевал застольную, дети шушукались, толкались, жена Урвана, опустив глаза, водила когтем по столу…
А сам Урван – тот говорил и говорил без остановки. Сперва он рассказал о том, какой здесь был весной пожар и как он со своими лучшими тушил его, весь обгорел, потом об урожае дынь – Хвостов, кстати сказать, всегда был славен дынями, – потом о пасеке, он пасеку любил и сам ходил за пчелами.
– Вот, – говорил Урван, – ты, знаю, не поверишь, но пчелы, я тебе скажу, ведь не глупее нас! Вот подхожу я к домику, снимаю дымокур…
И долго и с азартом объяснял, как пчелы льнут к нему, и как он их, не всех, конечно, но почти всех различает, и как они к нему летят по именам или на свист. Рыжий молчал, терпел весь этот вздор и прикрывал лапой зевоту. Урван, лениво думал он, хитрец и лжец. А Ластия ему во всем верна. И хороша, это уже от себя подумал Рыжий, но тут же додумал, что это его не касается.
И Ластия почти что сразу поднялась и, извинившись, увела детей. Урван замолчал, задумался. Рыжий откашлялся, сел поудобнее, подумал, что теперь пора и к делу, и только было открыл рот…
– А что, – спросил Урван, – может, и нам пройтись? Ведь засиделись!
Рыжий поморщился, но согласился.
Они сошли во двор, прошли по палисаднику – Урван не удержался и сказал, что у него здесь и зимой и летом всегда полно цветов, они, дескать, морозов не боятся, – затем спустились к заповедному пруду. Там вдоль всего ближнего берега на одинаковых лавочках сидели с одинаковыми удочками местные рыбаки. А дальше, на воде, плыли два лебедя и целовались.
– Вот, – с гордостью сказал Урван, – здесь мы разводим соленых ершей. Их после только малость подсушить – и готово. А вон там моя пасека. Вон, видишь, домики? А там, если еще левей, в низине, хочу грибы посеять. Как думаешь, взойдут?
Рыжий молчал. Они пошли по улицам. Хвостов был город небольшой – три улицы, четыре переулка, площадь. Урван знал всех жильцов по именам, поэтому если где кто сидел у калитки, он того обязательно приветствовал и тот сразу вставал и кланялся, Урван кивал ему в ответ, поглядывал на дом, досмотрен ли, исправен ли, в порядке ли. И все были в порядке, все досмотрены, все как один побелены, ухожены, на всех солома свежая, пушистая…
И вдруг Рыжий невольно замер. Ну, еще бы! Прямо перед ним стоял высокий трехэтажный дом под ярко-красной крышей. То есть все крыши вокруг были желтые, а эта была вдруг красная! Потому что все были крыты соломой, а эта… Рыжий присмотрелся… была крыта красными лепешками из обожженной глины. Иноземная затея, сразу ясно! Так же и крыльцо там было необычное – крашеное в клеточку. А на крыльце, в дверях, сидел дозорный в бронзовой попонке. Крепка она, гневно подумал Рыжий, такую, говорят, бить – не пробить. Рыжий сжал челюсти, нахмурился.
– Зайдем? – спросил Урван.
– Нет-нет! – ответил Рыжий. – Хва. Я устал.
– Тогда – домой.
Они пошли обратно. Рыжий дважды мельком оглянулся и вспомнил слова князя о том, что дом с красной крышей – это мэгское торговое подворье. Туда съезжаются купцы из Мэга. Ну, и все остальные, откуда бы они только ни были: Харлистат, Фурляндия, Тернтерц… А в Дымск и глубинные уделы им хода нет, так
