прекрасную, словно святую, поющую saeta[3] со сложенными руками, устремивъ на изображеніе Христа твои большіе глазища, казавшіеся зеркалами, въ которыхъ отражались вс? св?чи процессіи. И я, игравшій съ тобой въ д?тств?, подумалъ, что это не ты, а другая, что тебя подм?нили; и я почувствовалъ боль въ сердц?, словно меня р?знули ножомъ. Я посмотр?лъ съ завистью на Христа въ терновомъ в?нц?, потому что ты п?ла для Hero и смотр?ла на Hero во вс? свои глаза. И чуть было я не сказалъ Ему: «Сеньоръ, окажите милость б?дняку и уступите на короткое время мн? свое м?сто на крест?. Пустъ увидятъ меня на немъ, съ пригвожденными къ кресту руками и ногами, лишь бы только Марія де-ла-Лусъ п?ла мн? своимъ ангельскимъ голосомъ».
— Сумасшедшій! — сказала см?ясь молодая д?вушка, — Краснобай! Вотъ какъ ты мн? туманишь голову съ этой твоей ложью, которую ты придумываешь!
— Потомъ я опять услышалъ тебя на площади de la Carcel. Б?дняжки арестанты, сидя за р?шотками, точно какіе-то хищные зв?ри, п?ли Христу очень грустныя saetas, въ которыхъ р?чъ шла объ ихъ оковахъ и горестяхъ, о плачущихъ матеряхъ, и о д?тяхъ, которыхъ они не могутъ обнять и поц?ловать. А ты, сердце мое, отв?чала имъ съ площади другими saetas, столь сладостными, какъ п?ніе ангеловъ, прося Бога смиловаться надъ несчастными. Тогда я поклялся, что люблю тебя всей душой, что ты должна принадлежать мн?, и я испытывалъ желаніе крикнть б?днягамъ за р?шотками: «До свиданія, товарищи; если эта женщина не любитъ меня, я совершу что-либо ужасное: убью кого-нибудь, и въ сл?дудещемъ году и я буду п?тъ въ тюрьм? вм?сте съ вами п?сню распятому Христу въ терновомъ в?нц?».
— Рафаэль, не будь извергомъ, — сказала д?вушка съ н?которымъ страхомъ. — He говори такихъ вещей; это значило бы искушать милосердіе Божіе.
— Вовсе н?ть, глупенькая моя; в?дь это же только такъ — манера говорить. Къ чему мн? стремитъся въ т? м?ста печали! Я стремлюсь въ одно лишь м?сто — въ нашъ рай любви, когда женившись на моей смуглянк?-соловушк?, я ее возьму въ себ? въ теплое гн?здышко въ Матансуэло… Но, о, дитя! Сколько я выстрадалъ съ того самаго дня! Сколько перенесъ я мукъ, раньше ч?мъ сказать: «Я люблю тебя!» Часто прі?зжалъ я въ Марчамало по вечерамъ, съ запасомъ хорошо подготовленныхъ косвенныхъ признаній, над?ясь, что ты поймешь меня, а ты — ни мало не понимала, и смотр?ла на меня, точно образъ «Dolorosa», сохраняющій и въ страстную нед?лю тотъ же видъ, какъ и въ остальное время года.
— Ахъ, глупенькій! В?дь я же поняла все съ перваго раза! Я сейчасъ же угадала любовь твою ко мн? я была счастлива! Но долгъ требовалъ скрывать это. Д?вушк? не сл?дуетъ смотр?ть на мужчинъ такъ, чтобы вызвать ихъ говорить ей: «Я люблю тебя!» Это неприлично.
— Молчи, жестокосердая! Мало ты заставила меня страдатъ въ то время! Я прі?зжалъ къ вамъ верхомъ, посл? того какъ у меня происходили перестр?лки съ таможенной стражей, и когда я вид?лъ тебя, сердце мое пронизывалосъ страхомъ, словно ножомъ, и меня бросало въ дрожь. «Я скажу ей это, я скажу ей то». Но лишь только я взгляну на тебя, я уже не въ соотояніи сказать ни слова. Языкъ мой н?м?лъ, въ голов? наступалъ туманъ, какъ въ дни, когда я ходилъ въ школу. Я боялся, что ты разсердишься и что сверхъ того крестный еще угоститъ меня градомъ палочныхъ ударовъ, приговаривая: «Вонъ отсюда, безсов?стный»; подобно тому, какъ выгоняютъ заб?жавшую на виноградникъ бродячую собаку… Наконецъ, все было высказано. Помнишь? Далось намъ это не легко, но мы поняли другъ друга. Произошло д?ло посл? полученной мною раны отъ выстр?ла, когда ты ухаживала за мною какъ мать, и, когда вечеромъ я п?лъ и слушалъ твое п?ніе, зд?сь, подъ аркадами. Крестный наигрывалъ на гатар?, и я, устремивъ глаза мои въ твои, словно хот?лъ съ?сть ихъ, зап?лъ:
И пока крестный подп?валъ: «тра, тра; тра, тра», точно онъ молотомъ билъ о жел?зо, ты вспыхнула какъ огонь и опустила глаза, прочитавъ, наконецъ, въ моихъ глазахъ. И я сказалъ себ?: «Д?ло идетъ на ладъ». Такъ оно и оказалось, не знаю какъ, но мы признались другъ другу въ любви. Быть можетъ, утомившись заставлять меня страдать, ты укоротила мн? путь, чтобы я потерялъ свой страхъ… И съ т?хъ поръ во всемъ Херес? и во вс?хъ его окрестностяхъ н?тъ челов?ка, бол?е счастливаго и богатаго, ч?мъ Рафаэ, надсмотрщикъ въ Матансуэл?… Ты знаешь дона Пабло со вс?ми его милліонами? Но рядомъ со мной онъ — ничто, простая вощаная мазь!.. И вс? остальные влад?льцы виноградниковъ — ничто! Хозяинъ мой, сеньоръ-то Луисъ, со вс?мъ его имуществомъ и всей стаей расфуфыренныхъ женщинъ, которыхъ онъ держитъ при себ?… тоже ничто! Самый богатый въ Херес? я, который возьметъ къ себ? на мызу некрасивую смуглянку, сл?пенькую, такъ какъ у б?дняжки почти не видать глазъ, и, кром? того, у нея еще одинъ недостатоиъ — тоть, что когда она см?ется, на лиц? у нея, являются прековарныя ямочки, словно все оно изъ?дено оеспой.
И держась за р?шетку, онъ говорилъ съ такимъ пыломъ, что казалось, сейчасъ просунетъ лицо свое сквозь прутья р?шетки, стремясь къ лицу Маріи де-ла-Лусъ.
— Тише, — сказала д?вушка, угрожая ему съ улыбкой. — Дождешься, что я уколю тебя, но только шпилькой изъ моей косы, если ты не успокоишься. В?дь ты, Рафае, знаешь, что н?которыя шутки мн? не по вкусу и прихожу я на свиданіе къ окну только потому, что ты об?щалъ держаться какъ сл?дуетъ.
Жестъ Маріи де-ла-Лусъ и ея угроза закрытъ окно принудили Рафаэля сдержать свой пылъ, и н?скольюо податься назадъ отъ р?шетки.
— Пусть будетъ по-твоему, жестокосердая. Ты не знаешь, что значитъ любить, и потому ты такая холодная и спокойная, словно стоишь за об?дней.
— Я не люблю тебя? Малютка ты этакій! — воскликнула д?вушка.
И теперь уже она, забывая свою досаду, принялась говорить еще съ большимъ жаромъ, ч?мъ ея женихъ. У нея другой родъ любви, но она ув?рена, что положивъ на в?сы оба ихъ чувства, между ними ни въ чемъ не окажется разницы. Братъ ея лучше ея самой знаетъ о той горячности съ которой она любитъ Рафаэля. Какъ см?ется надъ ней Ферминъ, когда прійдетъ къ нимъ на виноградникъ и начнетъ ее разспрашивать о ея жених?.
— Я люблю тебя, и думаю, что любила тебя всегда, съ т?хъ самыхъ поръ, какъ мы еще были д?тьми и тебя за руку приводилъ въ Марчамало твой отецъ, такого маленькаго мальчугана, съ деревенскими твоими ухватками, заставлявшими см?яться и барчуковъ, и насъ. Я люблю тебя, потому что ты одинокъ на св?т?, Рафаэ, и у тебя н?тъ ни отца, ни родныхъ; потому что ты нуждаешься въ добромъ челов?к?, который былъ бы всегда съ тобой и этимъ челов?комъ буду я. И еще люблю тебя, потому что ты много страдалъ, зарабатывая себ? насущный хл?бъ, б?дняжечка мой! и я тебя вид?ла чуть что не мертвымъ въ ту ночъ и тогда же поняла; что ты властвуешь въ моемъ сердц?. Притомъ ты заслуживаешь, чтобы я тебя любила за твою честность и доброту; за то, что проводя время среди женщинъ, головор?зовъ и в?чныхъ кутежей, подвергаясь опасности лишиться жизни съ каждымъ червонцемъ, который ты доставалъ, все же ты думалъ обо мн?, и, чтобы рзбавить милую свою отъ огорченій, захот?лъ быть б?днымъ и трудящимся. И я вознагражу тебя за все, что ты д?лалъ т?мъ, что буду любить тебя много, много, изо вс?хъ моихъ силъ. Я буду теб? и матерью, и женой, и вс?мъ, ч?мъ мн? надо быть, чтобы ты жилъ довольный и счастлявый.
— Оле! Продолжай говорить такія милыя р?чи, поселянка моя, — сказалъ Рафаэль съ новымъ взрывомъ восторга.
— Я люблю тебя также, — продолжала Марія де-ла-Лусъ съ н?которой серьезностью, — потому что я достойна тебя, и думаю, что я добра и, будучи твоей женой, не доставлю теб? ни мал?йшаго огорченія. Ты меня еще не знаешь, Рафаэ. Еслибъ я когда-нибудь увид?ла, что могу причинить теб? горе, что не стою такого челов?ка какъ ты, я бы разсталась съ тобой и умерла бы съ горя безъ тебя. Но хотя бы ты стоялъ на кол?няхъ передо мной, я притворилась бы, что забыла свое чувство! Суди по этому люблю ли я тебя?
И говоря это, голосъ ея звучалъ такъ грустно, что Рафаэль долженъ былъ подбодритъ ее. Къ чему думать о такихъ вещахъ? Н?тъ ничего на св?т?, что могло бы разлучить ихъ. Они знаютъ другъ друга и каждый изъ нихъ достоинъ другого. Быть можетъ, онъ, изъ-за своего прошлаго, не заслуживалъ бы ея любви, но она добра и сострадательна и даритъ ему царскую милость своего расположенія. Впереди у нихъ
