перламутра.
Революціонеръ взволновался, увидавъ томленіе этой искренней души, умолявшей въ своемъ гор? о луч? ут?шенія.
Да, онъ опять увидится съ нею; это онъ подтвердилъ ему съ торжественной серьезностью. Бол?е того, онъ во всякое время будетъ соприкасаться съ н?что такимъ, что составляло часть ея существа. Все, что существуетъ, остается въ мір?; и только м?няется форма, ни одинъ атомъ не теряется. Мы живемъ окруженные т?мъ, что было прошлымъ, и т?мъ, что им?етъ быть будущимъ. Останки лицъ, которыхъ мы любили, и составныя части т?хъ, которыя въ свою очередь будутъ любить насъ, носятся вокругъ насъ, поддерживая нашу жизнь.
Сальватьерра, подъ давленіемъ своихъ мыслей, чувствовалъ потребность испов?дываться кому- нибудь, говорить съ этимъ простодушнымъ существомъ о своей слабости и своихъ колебаніяхъ передъ тайной смерти. Это было желаніе изложить свою мысль съ ув?ренностью не быть понятымъ, излить свою душу, подобно тому, какъ онъ это вид?лъ у великихъ шекспировскихъ д?йствующихъ лицъ, королей въ несчастіи, вождей, пресл?дуемыхъ судьбой, которые братски дов?ряли свои мысли шутамъ и безумцамъ.
Этотъ цыганъ, котораго вс? осм?ивають, выступалъ теперь возвеличенный внезапно горемъ, и Сальватьерра чувствовалъ необходимость передать ему свою мысль, точно онъ ему братъ.
Революціонеръ тоже позналъ страданіе. Горе д?лало его трусомъ; но онъ не раскаявался, такъ какъ въ слабости онъ находилъ сладость ут?шенія. Люди изумлялись энергіи его характера, стоицизму, съ которымъ онъ встр?чалъ пресл?дованія и физическія муки. Но все это проявлялось въ немъ лишь въ борьб? съ людьми, передъ недоб?димой тайной смерти жестокой, неизб?жной, вся энергія его уничтожалась.
И Сальватьерра, словно забывая присутствіе цыгана и говоря самъ съ собой, вспомнилъ, какъ гордо онъ вышелъ изъ тюрьмы, бросая вновь вызовъ пресл?дованіямъ, и зат?мъ вспомнилъ недавнюю свою по?здку въ Кадиксъ, чтобы вид?ть уголокъ земли близъ ст?ны, среди мраморныхъ крестовъ и надгробныхъ плитъ. И это быдо все, что им?ется у него посл? существа, наполнявшаго его мысль? Отъ матери его, оть старушки доброй и н?жной, какъ святыя женщины христіанскихъ религій — остался лишь только этотъ четвереугольникъ св?жеразрытой земли, и дикія цв?тущія маргаритки? Утратилось нав?ки н?жное пламя ея глазъ, звукъ ея ласкающаго голоса, надтреснутаго отъ старости, который съ д?тскимъ пришептываніемъ звалъ Фернандо, «дорогого Фернандо».
— Алькапарронъ, ты не можешь понять меня, — продолжалъ Сальватьерра дрожащимъ голосомъ. — Быть можетъ для тебя счастіе, что у тебя д?тская душа, позволяюшая теб? и въ гор? и въ радости быть в?треннымъ и непостояннымъ, какъ птичка. Но выслушай меня, хотя ты меня и не поймешь. Я не отрекаюсь отъ того, чему научился; я не сомн?ваюсь въ томъ, что знаю. Загробная жизнь — ложь, гордая мечта челов?ческаго эгоизма; и небо религій тоже ложь. Люди эти говорятъ во имя поэтическаго спиритуализма, а в?чная ихъ жизнь, ихъ воскресеніе т?лъ, ихъ загробныя радости и наказанія отдаютъ матеріализмомъ, отъ котораго тошнитъ. Для насъ не существуетъ иной жизни, кром? земной; но ахъ, передъ саваномъ, изъ земли покрывающемъ могилу моей матери, я впервые почувствовалъ, что уб?жденія мои пошатнулись. Насъ н?тъ больше, когда мы умираемъ, но н?что наше остается у т?хъ, которые зам?щаютъ насъ на земл?; н?что, которое не только есть атомъ, питающій новыя жизни; н?что неосязаемое и неопред?ленное, личная печать нашего существованія. Мы словно рыбы въ мор?; понимаешь ли ты меня, Алкапарронъ? Рыбы живутъ въ той же вод?, въ которой мы существуемъ: пространство и земля; мы живемъ, окруженные т?ми, которые были, и т?ми, которые будутъ. И я, другъ Алкапарронъ, когда чувствую желаніе плакать, вспоминая, что н?ть ничего подъ этой земляной насыпью, вспоминая печальное ничтожество окружающихъ ее цв?тковъ, думаю, что мать моя не вся подъ землей, что н?что вырвалось отуда и оно обращается среди жизни, оно прикасается ко мн?, привлеченное таинственной симпатіей, и сопровождаетъ меня, окружая лаской столь сладострастной, какъ поц?луй… «Ложь», кричитъ мн? голосъ мысли. Но я не слушаю его; я хочу мечтать, хочу сочинять прекрасный обманъ на ут?шеніе себ?. Быть можетъ, въ этомъ в?терк?, прикасающемся къ нашему лицу, есть н?что оть т?хъ н?жныхъ и дрожащихъ рукъ, которыя ласкали меня въ посл?дній разъ передъ т?мъ, какъ я отправился въ тюрьму.
Цыганъ пересталъ стенать, и смотр?лъ на Сальватьеppa своими африканскими глазами, расширенными изумленіемъ. Онъ нe понималъ большую частъ его словъ, но изъ нихъ ему св?тила надежда.
— Судя по этому, милость ваша думаетъ, что Мари-Кру не совс?мъ умерла? Что я смогу еще увид?ть ее, когда воспоминаніе о ней будетъ душить меня?
Сальватьерра чувствовалъ, что на него повліяли вопли цыганъ, агонія Мари-Крусъ, при которой онъ присутствовалъ, трупъ, качавшійся въ двуколк? н?сколько шаговъ впереди него. И грустная поэзія ночи, съ ея безмолвіемъ, прерываемая по временамъ воплями скорби, вливалась ему въ душу.
Да, Алкапарронъ будетъ чувствовать вблизи свом дорогую умершую. Н?что ея пахнеть ему въ лицо какъ благоуханіе, когда онъ будетъ копатъ землю лопатой и изъ новой борозды до обонянія его донесется св?жесть разрыхленной почвы. Н?что изъ души ея будеть также и въ колосьяхъ пшеницы, въ мак?, вкрапливающемъ тамъ и сямъ красный цв?тъ въ золотыя полосы хл?бныхъ нивъ, н?что будеть и въ птицахъ, восп?вающихъ разсв?ть, когда челов?ческое стадо идетъ на закланіе, въ горныхъ кустарникахъ, надъ которыми порхаютъ нас?комыя, испуганныя б?гомъ кобылъ и гн?внымъ мычаніемъ быковъ.
— Кто знаетъ, — продолжалъ революціонеръ, — н?тъ ли — теперъ въ этихъ зв?здахъ, словно взирающихъ въ высь очами своими, н?что изъ блеска т?хъ другихъ очей которыя ты такъ любилъ, Алкапарронъ?
Но взглядъ цыгана выдавалъ его изумленіе, им?вшее въ себ? кой что похожее на состраданіе, словно онъ считалъ Сальватьерру безумнымъ.
— Тебя пугаетъ величина міра по сравненію съ малостью твоей б?дной умершей и ты отступаешь. Сосудъ слишкомъ великъ для одной слезы: это несомн?нно. Но точно также и капля теряется въ мор?… т?мъ не мен?е она тамъ находится.
Сальватьерра продолжалъ говорить, какъ будто онъ желалъ уб?дить самого себя. Что значщть величина или малостъ? Въ капл? жидкости существують милліоны и милліоны существъ, им?ющія вс? собственную жизнь: также какъ и люди, населяющіе планету. И одного лишь изъ этихъ безконечно-малыхъ организмовъ достаточно чтобы убить челов?ческое существо, чтобы эпидеміей истребить массу народа. Почему люди не могутъ вліять на микробы безконечности въ этой вселенной, въ н?драхъ которой остается сила ихъ индивидуальности?
Но зат?мъ революціонеръ, казалось, сомн?вался въ своихъ словахъ, раскаивался въ нихъ.
— Быть можеть, это в?рованіе равносильно трусости: ты не можешь понять меня, Алкапарронъ. Но, увы! Смерть! незнакомка, которая шпіонитъ и сл?дитъ за нами, насм?хаясь надъ нашими тщеславіями и нашими ут?хами!.. Я ее презираю, см?юсь надъ ней, жду ее безъ страха, чтобы наконецъ отдохвуть: и подобно мн? и многіе другіе. Но мы, люди, любимъ, и любовь понуждаетъ насъ дрожать за т?хъ, которые насъ окружаютъ: она подр?зываетъ нашу энергію, и мы падаемъ ницъ, труся и дрожа передъ этой колдуньей, сочиняя тысячи обмановъ, чтобы найти себ? ут?шеніе въ ея преступленіи. Ахъ, если бы мы ихъ любили… какимъ храбрымъ и отважнымъ существомъ былъ бы челов?къ!
Двуколка съ своимъ тряскимъ ходомъ у?хала впередъ, оставивъ позади цыгана и Сальваьерру, которые останавливались, чтобы говорить. Они уже не вид?ли ее. Имъ служили указаніемъ дальній ея скрипъ и плачъ семьи, идущей позади двуколки, и снова принявшейся за свое скорбвое п?ніе.
— Прощай, Мари-Кру! — кричали малютки, точно служки похорогной религіи. — Наша двоюродшая сестра умерла!..
Когда они замолкали на мгновеніе, раздавался голосъ старухи, полный отчаянія, пронзительный, точно голосъ жреца скорби.
— Угасла б?лая голубка, н?жная цыганка, еще не открывшійся бутонъ розы!.. Господи Боже! о чемъ ты думаешь, если ты только добрыхъ губишь?…
VII
