синий силуэт четко выделялся на бледном фоне сжатого поля. За плечами виднелся ствол винтовки.
— Все ищет Ивана?
— Кто его знает! Может, Ивана, а может, и нет… Высматривает, такое его дело. Вчера к Семену заходил.
Стефек беспокойно шевельнулся. Колеса телеги загремели по шаткому мостику, перекинутому через разлившееся болотце, в котором живым огнем горело яркое отражение солнца.
— К Семену? Зачем?
— Да так… Спрашивал, кто теперь ездит на другую сторону да не ночует ли у него кто. Известно, с чем они спрашивают.
Из-за зеленой стены леса выглянула белая башенка костела во Влуках. На лесной дороге громыхание телег стало потише, заглушенное песком и опавшей сосновой хвоей.
— Вон уж и Влуки видать.
— От леса не больше двух верст.
Стройные красные сосновые стволы медленно расступались. Теперь местечко было видно как на ладони, с одной стороны башня костела, с другой — круглые зеленые купола церкви.
Проселочная дорога перекрещивалась с другими, пока все они не слились в широкий тракт, ведущий к реке.
— Эй, давай паром! Па-ро-о-ом!
У въезда на паром собралась уже изрядная толпа народу. Какая-то женщина билась с упрямой тощей коровой, которая ни за что не хотела спуститься с высокого в этом месте берега. Медленно съезжали и выстраивались одна за другой подводы. От противоположного берега отчалил большой паром. Затрещала лебедка, наматывая канат. На пароме суетились трое обнаженных по пояс людей с огромными жердями. Он плыл бесшумно, пока не стукнулся о мостки, толкнувшись в серые края старых досок.
— Помаленьку, помаленьку! У самой морды держи ее, у морды!
Мужики слезали с подвод, осторожно ведя под уздцы лошадей. Загремели под копытами доски парома, гул далеко разносился по воде.
— Куда вы лезете с коровой?
— Помаленьку, помаленьку, все поместятся!
— Не погоняй, а то если конь рванется, он мне весь паром разобьет!
— Эй, бабочки, вот сюда, сюда, станьте себе в уголок, а не лезьте прямо под лошадей!
Три подводы выстроились в ряд на пароме. Теперь посыпались пешие.
— Всех заберу, всех, не толкайтесь!
Стефек стал у высокого борта. Паром медленно оседал, все глубже погружаясь в воду. Линия воды поднималась, раскачиваясь медленными всплесками.
— Готово?
— Готово.
— Ну, айда!
Длинные окованные жерди глубоко погрузились в воду, уперлись в дно, и паром, медленно отчаливая, качнулся, заколебался под ногами. Лебедка затрещала с другой стороны, канат натянулся, и паром медленно, величественно поплыл поперек реки. Снова стукнулся о мостки. Никто не платил — выгоднее было заплатить на обратном пути сразу за оба конца. А у некоторых, может, не было в кармане пяти грошей, они рассчитывали раздобыть их в местечке.
Высокая липовая аллея вела к площади, где было уже полно народу. Плотно сбились телеги, раздавалось лошадиное ржание, крик уток и кудахтанье кур, но весь этот шум покрывался ужасающим, пронзительным визгом свиней. Как раз туда, за площадь, где возле рельсов узкоколейки шла торговля свиньями, и подъехал Стефек с Семенюками. Здесь все шло точно, как часовой механизм. Свиней снимали с подвод, загоняли в стоящую на весах сколоченную из досок «каютку», весовщик писал квитанцию, мужик с квитанцией отправлялся к кассиру, который сидел в своей будке тут же, рабочие грузили свиней в открытый вагон. Никто не торговался, цена устанавливалась заранее.
— По порядку, по порядку!
— Один за другим подъезжайте.
— Куда вы пихаетесь?
— До вечера все успеют!
— У меня две свиньи.
— Ну и что с того? Одна или две, все равно надо очереди дожидаться.
— Почем дают?
— По пятьдесят грошей за кило.
— По пятьдесят? Постойте, сколько же это выйдет за пуд?
— За пуд? А вот сосчитайте…
— По пятьдесят. А помните, бывало, по восемьдесят платили?
— Что по восемьдесят, давали и по злотому!
— Все подешевело.
— Только не то, что приходится покупать.
— Конечно, нет…
— О, глядите, какую здоровенную свинью волокут!
— Пудов на пятнадцать будет, а то и больше.
— А у вас большая?
— Да разве я знаю? Не взвешивал. Пудов пять или шесть будет…
— И так порядочно денег получите.
— Уж там ждут с податями, не беспокойтесь.
— Ой, так, так!
— Медленно что-то двигаются.
— Понятно, пока свешают, пока квитанцию напишут, пока что…
— А тут жара, не приведи бог!
Действительно, солнце палило, словно в июле. Высоко над кронами лип кружились черные грачи, плавая в воздухе над башенкой костела, резкими линиями рисующейся на небе. По обе стороны улочки пестрели лотки с галантереей, с леденцами и конфетами, вокруг них теснились женщины и дети. Вдруг из какой-то корзинки вырвалась курица и с испуганным кудахтаньем побежала между двумя рядами торговок. Дети ринулись в погоню.
— Лови, лови!
— Заходи с той стороны!
— Пролезай под телегой!
— Караул, все горшки побьет!
Курица отчаянно кудахтала, целый фонтан перьев взвился в воздух. Наконец, запыхавшийся мальчонка схватил ее и, красный, потный, торжественно вручил владелице.
— Ишь ведь, и крылья связаны, а ухитрилась выскочить.
— Хоть теперь-то за ней смотрите, а то она еще у вас улетит с грачами.
— Худая, как грач, так, может, и улетит.
Кто-то засмеялся. На свином базаре скрипели возы, постукивали весы, мужики медленно отходили от кассы, тщательно складывая полученные деньги и пряча их за пазуху, под порыжевшие пиджаки.
Подвода Семенюков добралась к весам лишь около полудня, когда кое-кто уже гнал лошадей обратно из местечка, по направлению к деревням, затерявшимся среди сети вод, среди путаницы речных рукавов.
Семенюк стал при помощи Стефека сгружать свинью, когда их внимание привлек оживленный разговор у весов.
— Как же это так, семь пудов, ровно семь пудов? Я взвешивал кабана сегодня утром, прежде чем из дому выехать! Семь с половиной пудов было, чтоб мне с этого места не сойти!
— Не знаю, на каких ты весах взвешивал! Ну, следующий!
Высокий стройный крестьянин в пиджаке из домодельного серого сукна подскочил к весовщику.
