Может быть, снова облучить ее центр воли?..
Но я еще колебался.
— Джинкс! Уходи! Я тебе приказываю!
Она взглянула на меня умоляюще и одновременно с негодованием.
— Нет, Дуг, — слабо прошептала она. — Не заставляй меня…
— Уходи! — закричал я.
Ее облик снова затуманился, потом она исчезла.
Засунув пистолет в карман, я с отчаянием в душе уселся на край кровати. Что же теперь? Что я еще мог сделать? Ждать, и только. Что еще можно предпринять против всесильного мегаломана?
Оставит ли он меня в покое до конца или же еще поиграет со мной в кошки-мышки? Совпадет мой конец со всеобщим депрограммированием или же он уготовил мне судьбу, сходную с судьбой Эвери Коллинзворта?
На время оставив эту мысль, я спросил себя, нет ли возможности прямо здесь предпринять что- нибудь такое, что заставит Манипулятора отказаться от мысли уничтожить свое симулэлектронное творение?
Я начал анализировать факты в их логической последовательности. Полезность существования системы под угрозой. Фуллер сконструировал симулятор в симуляторе, предназначенный для того же, что и тот, в котором он находился: изучать общественное мнение с помощью имитации человеческих существ вместо опроса реальных людей. Решая поставленные перед ней задачи, машина Фуллера в то же время мешала работе большого симулятора, потому что как только «Реако» начнет выдавать прогнозы, дипломированные социологи понемногу сойдут со сцены.
Выход очевиден: необходимо найти средство сохранить Ассоциацию дипломированных социологов так, чтобы они могли продолжать работу на большой симулятор.
Но как?
Кроме членов Ассоциации никто не выступит против симулятора Фуллера из-за красноречивых обещаний Сичкина. И, конечно, Манипулятор не сможет перепрограммировать каждую единицу реакции!
Тем более не сможет он и уничтожить симулятор Фуллера с помощью термитного заряда или удара молнии. Ведь общественность потребует немедленного восстановления симулятора и при этом станет считать социологов ответственными за диверсию.
С какой бы стороны ни рассматривать вопрос, Ассоциация обречена, и результатом будет уничтожение целого мира — пусть даже иллюзорного, — чтобы освободить место для нового эксперимента.
Я снова подошел к окну и стал смотреть, как огромный оранжевый диск солнца рассеивает утренний туман. Это солнце никогда не склонится к закату.
Внезапно я почувствовал чье-то присутствие: едва заметное движение, чуть слышный шорох шагов. Никак не реагируя, я просто сунул руку в карман. Потом быстро достал пистолет и резко обернулся.
Джинкс!
Она посмотрела на пистолет:
— Это ничего не решит, Дуг.
Я немного опустил руку с оружием.
— Почему?
— Ты можешь облучать меня сколько угодно. Это бесполезно. Ты можешь уничтожить мою волю, но каждый раз, когда я возвращаюсь туда, я освобождаюсь от паралича и от приказов. И каждый раз я буду возвращаться.
Разочарованный, я убрал пистолет. Нужно придумать что-то другое. Воззвать к ее разуму? Заставить ее понять, что ей нельзя оставаться здесь пленницей?
Она подошла ближе.
— Дуг, я же люблю тебя. И ты тоже любишь меня. Я знаю это по эмпатическому подключению. И это достаточная причина, чтобы я осталась с тобой.
Она положила руку мне на плечо, но я отвернулся.
— Если бы ты была сейчас подключена ко мне, ты бы знала, что я не желаю, чтобы ты оставалась.
— Я понимаю это. Без сомнения, я действовала бы так же. И все же я не уйду.
Полная решимости, она подошла к окну и посмотрела на город.
— Манипулятор еще не вмешивался?
— Нет.
Внезапно я понял, что должен сделать, чтобы удалить ее из этого мира — и помешать вернуться — до всеобщего депрограммирования.
— Ты был прав в отношении техники его подсоединения, — сообщила она задумчиво. — Обычно единица реакции не чувствует, что происходит. Но контакт можно сделать очень болезненным для субъекта, слегка изменив фазы модулятора.
Я был уверен, что она не обманывала меня, говоря, что собирается возвращаться всякий раз, когда я парализую ее волю. Единственным выходом было приказать ей уйти непосредственно перед финальным моментом. Тогда у нее просто не останется времени для возвращения.
Воспользовавшись минутой рассеянности, я смог бы слегка оглушить ее, а потом облучить ее центр воли… уже сейчас. Это превратит ее в автомат, послушный моей воле, но ведь это необходимо! Потом я буду ждать, надеясь, что какой-нибудь признак предупредит меня о неминуемом депрограммировании. Может быть, внезапно исчезнет солнце или другой фундаментальный фактор. В этот момент я и прикажу ей уйти, надеясь, что она не успеет спроецироваться сюда снова…
Но когда я начал подходить к девушке с пистолетом наизготовку, она заметила мое отражение в оконном стекле.
— Ты можешь убрать его, — сказала она спокойно. — Он разряжен.
Я осмотрел оружие. Индикатор зарядов стоял на нуле.
— Когда ты отослал меня, я могла бы вернуться немедленно, — объяснила она. — Но я задержалась и изменила программу так, чтобы пистолет оказался разряженным, — она уселась на софу и подобрала ноги под себя.
Я прислонился лбом к стеклу, пребывая в полном отчаянии. Утренняя толпа начала заполнять движущиеся тротуары. Большинство людей направлялось к «Реако», чтобы присутствовать на публичной демонстрации, обещанной им Сичкином.
Я снова повернулся к девушке.
— Но, Джинкс, ведь я ничто!
Она улыбнулась мне:
— В данный момент я такое же ничто.
— Но ведь ты есть и настоящая! У тебя впереди долгая физическая жизнь!
Она знаком попросила меня сесть рядом.
— Откуда мы знаем, что при ближайшем рассмотрении самая реальная из реальностей не окажется субъективной? Никто не может доказать, что он существует, разве не так?
— К черту философию! Я говорю об ощутимых вещах. У тебя есть тело, ум! А у меня нет!
Не переставая улыбаться, она вонзила мне в руку ногти.
— Вот тебе! Это должно тебя убедить, что у тебя тоже есть тело!
Я взял ее за руку и заставил посмотреть на меня.
— Я умоляю тебя, Джинкс! Проснись! Это слишком серьезно!
Мой тон стал умоляющим, так как я уже понимал, что убедить ее мне не удастся.
— Нет, Дуг. Ничто не доказывает, что даже в моем мире материальные вещи имеют реальную субстанцию. Что касается разума, то никто и никогда не претендовал на то, что у него существует соответствующая физическая опора. Если бы это было так, то разум карлика или калеки был бы меньше, чем разум гиганта. И то, что я говорю, действительно для всех миров.
