Эмеза соперничали из-за обладания его мощами; на его могиле была сооружена великолепная церковь, и шестьсот его учеников выстроили свои кельи на берегах Оронта. В спорах о воплощении они аккуратно держались православной колеи, проведенной между школами Нестория и Евтихия; но несчастный вопрос об
IV. Со времен Константина армяне отличались привязанностью и к религии христиан, и к их империи. Внутренние раздоры и незнание греческого языка помешали их духовенству присутствовать на Халкидонском соборе, и они в течение восьмидесяти четырех лет жили в равнодушии или в нерешимости, пока их неустановившиеся верования не подпали под влияние миссионеров Юлиана Галикарнасского, который, живя в Египте в ссылке вместе со своим соперником, монофиситским патриархом Антиохии Севером, был побежден его аргументами или авторитетом. Одни армяне придерживаются во всей его чистоте учения Евтихия — этого несчастного прародителя, от которого отказалось большинство его духовного потомства. Они одни не изменяют убеждению, что человеческая натура Христа была создана или, не будучи созданной, состояла из божественной и нетленной субстанции. Их противники упрекают их в поклонении призраку, а они отражают это обвинение тем, что осмеивают или проклинают богохульство яковитов, которые приписывают божеству низкие плотские недуги и даже натуральные последствия питания и пищеварения. Религию Армении не могли прославить ни ученость, ни могущество ее жителей. У них царское достоинство было упразднено одновременно с возникновением раскола, а их христианские цари, основавшие в тринадцатом столетии недолговечную монархию на границах Киликии, были клиентами латинов и подвластными жившего в Иконии турецкого султана. Этой беспомощной нации редко дозволяли наслаждаться спокойствием рабства. С древнейших времен и до настоящего времени Армения была театром беспрестанных войн; земли, лежащие между Тавризом и Эриванью, были опустошены безжалостной политикой Софиев, и множество христианских семейств было переселено в отдаленные персидские провинции, где они частью погибли, частью размножились. Под бичом гонителей религиозное усердие армян было пылко и неустрашимо; они нередко отдавали предпочтение венцу мученичества перед белой чалмой мусульман; они питают благочестивую ненависть к заблуждениям и к идолопоклонству греков, а в их временном примирении с латинами так же мало правды, как в рассказе о тысяче епископов, будто бы приведенных их патриархом к стопам римского первосвященника. Армянский католикос, или патриарх, живет в Эчмяд-зинском монастыре, в трех милях от Эривани. Он рукополагает сорок семь архиепископов, каждому из которых подчинены четыре или пять викарных епископов; но это большей частью лишь номинальные прелаты, придающие блеск его скромному двору своим присутствием и исполнением своих служебных обязанностей. По окончании литургии они занимаются садоводством, и нашим епископам покажется удивительным тот факт, что суровость их образа жизни увеличивается соразмерно с высотой их ранга. В восьмидесяти тысячах городах или деревнях, составляющих его духовные владения, патриарх собирает незначительную и добровольную подать с каждого жителя, перешедшего за пятнадцатилетний возраст; но ежегодный доход в шестьсот тысяч крон недостаточен для покрытия расходов на вспомоществование бедным и на уплату дани светскому правительству. С начала прошлого столетия армяне стали принимать значительное и выгодное участие в восточной торговле; возвращающиеся из Европы караваны обыкновенно останавливаются в окрестностях Эривани; алтари обогащаются плодами этой предприимчивости, а верования Евтихия проповедуются в конгрегациях, недавно основанных армянами в Берберии и в Польше.
V. В остальных провинциях Римской империи деспотизм монарха мог искоренять или заставлять умолкнуть приверженцев предосудительных верований. Но упорный нрав египтян не подчинялся постановлениям Халкидонского собора, и политика Юстиниана низошла до выжидания благоприятной минуты, когда можно было воспользоваться их внутренними раздорами. Монофиситскую церковь в Александрии раздирала распря между испорченными и неиспорченными и, по смерти патриарха, каждая их двух партий стала поддерживать своего собственного кандидата. Гайян был ученик Юлиана, а Феодосий воспитывался под руководством Севера; притязания первого поддерживались монахами и сенаторами, городскими и провинциальными жителями, а второй опирался на старшинство своего посвящения, на милостивое расположение императрицы Феодоры и на военные силы евнуха Нарсеса, который мог бы употребить их в дело для более славной борьбы. Ссылка популярного кандидата сначала в Карфаген, а потом в Сардинию усилила волнение в Александрии, и через сто семьдесят лет после возникновения раскола гаяниты все еще чтили память и учение основателя их школы. Борьба между численным превосходством бунтовщиков и дисциплиной регулярных войск была упорна и кровопролитна; улицы покрывались телами убитых граждан и солдат; благочестивые женщины, взобравшись на крыши домов, бросали на головы врагов все, что могли найти в своей домашней утвари острого или тяжелого, а своей окончательной победой Нарсес был обязан тому, что предал пламени третью столицу римского мира. Но наместник Юстиниана не хотел, чтобы плодами его победы воспользовался еретик; Феодосий был удален очень скоро, хотя и без особых насилий, и на престол Афанасия был возведен православный монах, Павел Танисский. Чтобы он мог удержаться на своем посту, ему дали самые широкие полномочия; он получил право назначать и смещать египетских наместников (военачальников) и трибунов; установленная Диоклетианом раздача хлеба была прекращена; церкви были заперты, и у раскольников была отнята как духовная, так и телесная пища. В свою очередь жители из религиозного усердия и из жажды возмездия отлучили от церкви своего тирана, и никто, кроме рабски преданных ему мельхитов, не хотел признавать за ним прав человека, христианина и епископа. Но так велико ослепление честолюбивцев, что, когда Павел был прогнан вследствие обвинения в убийстве, он предложил взятку в семьсот фунтов золота, чтобы снова получить тот пост, на котором он ничего не приобрел, кроме ненависти и позора. Его преемник Аполлинарий вступил в Александрию в облачении воина одинаково готовым и для вознесения молитв, и для битвы. Его войска были расставлены по улицам в боевом порядке; у входа в собор была поставлена стража, а на церковных хорах был помещен избранный отряд для того, чтобы в случае надобности защищать своего вождя. Аполлинарий стал на своем троне и, сбросив с себя верхнее воинское одеяние,