внезапно предстал перед толпой в облачении александрийского патриарха. Присутствующие безмолвствовали от удивления, но лишь только Аполлинарий начал читать книгу св. Льва, на этого ненавистного исполнителя воли императора и постановлений собора посыпались проклятия, ругательства и каменья. Преемник апостолов тотчас подал сигнал к атаке; солдаты ходили в крови по колена и, как рассказывают, двести тысяч христиан пали под ударами меча; но эта цифра была бы неправдоподобна даже в том случае, если бы ею определили число погибших не в течение одного дня, а в течение всех восемнадцати лет Аполлинариева владычества. Два следующих патриарха, Евлогий и Иоанн, старались обратить еретиков при помощи такого оружия и таких аргументов, которые были более достойны их священной профессии. Богословские познания Евлогия обнаружились в нескольких томах, написанных с целью преувеличить заблуждения Евтихия и Севера и примирить двусмысленные выражения св. Кирилла с православными верованиями папы Льва и отцов Халкидонского собора. Нищелюбивый Иоанн руководствовался при раздаче щедрых подаяний или суевериями, или чувством сострадания, или политическими расчетами. На его счету содержались семь тысяч пятьсот нищих; при своем вступлении в должность он нашел в церковном казнохранилище восемь тысяч фунтов золота; он собрал еще десять тысяч благодаря щедрости верующих; тем не менее он мог похвастаться в своем завещании, что оставляет не более трети самой маленькой из серебряных монет. Александрийские церкви были отданы в распоряжение католиков, религию монофиситов было запрещено исповедовать в Египте, и был снова введен закон, устраняющий местных уроженцев от почетных и доходных государственных должностей.
Чтобы довести это дело до конца, нужно было одержать более важную победу — одолеть патриарха, который был оракулом и главой египетской церкви. Феодосий устоял и против угроз, и против обещаний Юстиниана с мужеством апостола или с мужеством энтузиаста. 'Таковы были,— отвечал патриарх,— предложения искусителя, когда он указывал на земные царства. Но моя душа гораздо для меня дороже, чем жизнь или владычество. Церкви находятся во власти монарха, который может убивать тело, но моя совесть принадлежит мне одному, и все равно, буду ли я жить в ссылке, в бедности или в цепях, я буду твердо держаться верований моих святых предшественников Афанасия, Кирилла и Диоскора. Анафема книге Льва и Халкидонскому собору; анафема всем, кто исповедует их учение! Анафема им и теперь, и во веки! Нагим вышел я из чрева моей матери, и нагим сойду я в могилу! Пусть те, которые любят Бога, следуют за мною и спасают свою душу'. Ободрив своих единоверцев, он отплыл в Константинополь и на шести свиданиях выдержал почти непреодолимый напор личных императорских настояний. К его мнениям относились благоприятно и во дворце, и в столице; влияние Феодоры обеспечивало ему и безопасное возвращение, и почетную отставку, и хотя он кончил свою жизнь не на троне, он кончил ее на своей родине. При известии о его смерти Аполлинарий предался непристойной радости и задал пир дворянству и духовенству; но его веселье было нарушено известием об избрании нового патриарха, и в то время, как он предавался роскоши в Александрии, его соперники господствовали в монастырях Фиваиды и жили добровольными подаяниями прихожан. Из праха Феодосия возник непрерывный ряд патриархов, а сходство верований и общее название яковитов упрочили связь между монофиситскими церквами, находившимися в Сирии и в Египте. Но те же самые верования, которые сначала были исключительным достоянием немногочисленных сирийских сектантов, впоследствии распространились между египтянами, или коптами, почти единогласно отвергавшими декреты Халкидонского собора. Уже прошло целое тысячелетие с тех пор, как Египет перестал быть независимым царством, а завоеватели азиатские и европейские стали попирать ногами народ, мудрость и могущество которого заходят за пределы исторических сведений. Столкновение между религиозным фанатизмом и религиозным гонением вызвало наружу некоторые проблески их национального мужества. Вместе с чужеземной ересью они отвергли нравы и язык греков; в их глазах каждый мельхит был иноземцем, а каждый яковит гражданином; они считали за смертный грех вступать с этими врагами в брак или исполнять по отношению к ним долг человеколюбия; туземное население отказалось от принесенной императору верноподданнической присяги, а приказания жившего вдали от Александрии монарха исполнялись лишь под давлением вооруженной силы. Если бы египтяне сделали энергичную попытку отстоять свою религию и свою свободу, из их шестисот монастырей могли бы выйти мириады святых борцов, для которых смерть была бы тем менее страшна, что жизнь не давала им ни комфорта, ни наслаждений. Но опыт доказал, какая разница между активным мужеством и пассивным: фанатик, который способен без стона вынести истязания и мученическую смерть, задрожал бы от страха и обратился бы в бегство при виде вооруженного неприятеля.
Малодушие египтян рассчитывало лишь на перемену повелителя; армии Хосрова опустошили страну; тем не менее яковиты пользовались под его владычеством непродолжительной и непрочной свободой. С торжеством Ираклия гонения возобновились и усилились, и патриарх снова бежал из Александрии в степь. Во время его бегства Вениамина ободрял голос, приказывавший ему ожидать, по прошествии десяти лет, помощи от иноземного народа, отличающегося, подобно самим египтянам, исполнением старинного обряда обрезания. Мы увидим далее, каковы были эти освободители и каков был способ освобождения, а покуда я должен перешагнуть через промежуток времени в одиннадцать столетий, чтобы описать теперешнее бедственное положение египетских яковитов. Многолюдный город Каир служит резиденцией или, вернее, убежищем для их нуждающегося патриарха и для десяти оставшихся при своих должностях епископов; сорок монастырей уцелели от нашествия арабов, а успехи рабства и вероотступничества довели коптов до незначительного числа двадцати пяти или тридцати тысяч семейств и превратили их в расу безграмотных бедняков, для которых единственным утешением служит еще более бедственное положение греческого патриарха и его малочисленной паствы.
VI. То бунтуя против Цезарей, то живя в рабской зависимости от халифов, коптский патриарх все еще гордился сыновней покорностью царей Нубии и Эфиопии. Он отплачивал за их преданность тем, что превозносил их величие и смело утверждал, что они могут вывести в поле сто тысяч всадников с таким же числом верблюдов, что они могут разливать или удерживать воды Нила и что спокойствие и плодородие Египта зависят от ходатайства патриарха даже перед этими земными властителями. В то время как Феодосий жил в Константинополе в ссылке, он советовал своей покровительнице позаботиться об обращении в христианство черных обитателей Нубии от тропика Рака до границы Абиссинии. Император, заподозрив ее намерения и будучи более ее предан православию, вступил с ней в соревнование. Два миссионера-соперника, из которых один был мельхит, а другой яковит, отплыли в одно и то же время; но императрица — вследствие ли того, что ее более боялись, или вследствие того, что ее более любили,— нашла более готовности к исполнению ее желаний, и католический священник был задержан президом Фиваиды, между тем как царь Нубии вместе со своим двором был торопливо окрещен в религию Диоскора. Запоздавший посланец Юстиниана был принят и отпущен с почетом; но когда он стал обвинять египтян в ереси и в измене, новообращенных негров уже научили отвечать на это, что они никогда не выдадут принявших истинную веру собратьев докучливым агентам Халкидонского собора. В течение многих веков нубийские епископы назначались и посвящались яковитским патриархом Александрии; христианская религия преобладала там до двенадцатого столетия, а некоторые из ее обрядов и ее остатков до сих пор встречаются в варварских городах Сеннаара и Донголы. Но в конце концов нубийцы привели в исполнение свою угрозу возвратиться к поклонению идолам; климат требовал такой религии, которая дозволяла бы многоженство, и они кончили тем, что предпочли торжество Корана унижению Креста. Метафизическая религия, быть может, была слишком утонченна для умственных способностей негритянской расы; однако негра, точно так же, как и попугая, можно бы было приучить к произнесению слов Халкидонского или монофиситского символа веры.
Христианство пустило более глубокие корни в Абиссинии, и Александрийская церковь держала эту колонию в постоянной опеке, несмотря на то, что сношения между ними иногда прекращались на семьдесят и на сто лет. Эфиопский синод когда-то состоял из семи епископов; если бы их число доходило до десяти, они могли бы выбрать самостоятельного первосвятителя, а один из их царей намеревался возвести своего родного брата в звание главы церкви. Но такой результат нетрудно было предвидеть, и потому в увеличении числа епископов было отказано; епископские обязанности были мало-помалу сосредоточены в лице абуны, который был главой абиссинского духовенства и посвящал в духовное звание; когда его должность оказывается вакантной, патриарх замещает ее одним из египетских монахов, который благодаря тому, что он чужеземец, внушает более уважения народу и менее опасений монарху. В шестом столетии, когда Египет окончательно впал в раскол, соперничавшие вожаки, опиравшиеся на своих покровителей Юстиниана и Феодору, постарались опередить один другого в завоевании этой отдаленной и независимой
