проводили время в молитвах; мужчины взялись за оружие для защиты своей родины; все партии соединились ввиду общей опасности и предпочли риск решительного сражения продолжительным бедствиям осады. Среди жаркого боя, в то время, как обе армии попеременно то подавались назад, то устремлялись вперед, появилось видение, послышался какой-то голос, и благодаря уверенности в победе Равенна одержала верх. Иноземцы отступили к своим кораблям; но густонаселенное побережье выслало множество шлюпок против неприятеля; воды По так сильно окрасились кровью, что местные жители воздерживались в течение шести лет от употребления в пищу рыбы из этой реки, а учреждение ежегодного праздника увековечило и поклонение иконам, и ненависть к греческому тирану. Среди торжества католического оружия римский первосвященник созвал собор из девяноста трех епископов для того, чтобы осудить ересь иконоборцев. С их согласия он провозгласил общее отлучение от церкви всех тех, кто стал бы словом или делом нападать на традицию предков и на иконы святых; под этот приговор должен бы был подойти и император, но так как было решено обратиться к нему с последним и необещавшим успеха увещанием, то следует полагать, что в ту пору анафема лишь висела над его преступной головой. Лишь только папы обеспечили свою личную безопасность, поклонение иконам и свободу Рима и Италии, они, по-видимому, смягчили свою взыскательность и пощадили остатки византийского владычества. Своими умеренными советами они замедляли и отклоняли избрание нового императора и убеждали итальянцев не выделяться из состава Римской монархии. Экзарху было дозволено жить внутри стен Равенны скорее пленником, чем повелителем, и до той минуты, как Карл Великий был коронован императором, Рим и Италия управлялись от имени преемников Константина.
Подавленная оружием и искусством Августа, римская свобода воспрянула после семисотпятидесятилетнего рабства, из-под гнета Льва Исавра. Цезари уничтожили все, что было плодом консульских триумфов: во время упадка и разрушения империи бог границ Термин мало-помалу возвратился назад от берегов океана, Рейна, Дуная и Евфрата, и владычество Рима ограничилось его старинной территорией, простиравшейся от Витербо до Террачины и от Нарни до устьев Тибра. После изгнания царей республика стояла на твердом фундаменте, возведенном их мудростью и доблестями. Их неотъемлемая юрисдикция была разделена между двумя ежегодно избиравшимися должностными лицами; Сенат по-прежнему был административным и совещательным собранием, а законодательная власть была распределена между народными собраниями соразмерно с собственностью и заслугами участвовавших в них лиц. Незнакомые с создаваемыми роскошью искусствами, древние римляне усовершенствовали искусство управления и войны: воля общества была абсолютна; права частных лиц были священны; сто тридцать тысяч граждан были готовы взяться за оружие для защиты своего отечества или для расширения его пределов путем завоеваний, и из шайки разбойников и изгнанников возникла нация, достойная свободы и жаждавшая славы. Когда владычество греческих императоров прекратилось, развалины Рима представляли печальное зрелище безлюдности и упадка; его раболепие превратилось в привычку, а его свобода была случайностью, которая была следствием суеверий и для него самого была предметом и удивления, и страха. Последние следы не только конституции, но даже ее внешних форм изгладились и из житейской практики, и из памяти римлян, а у них не было ни тех знаний, ни тех добродетелей, какие были нужны для того, чтобы вновь воздвигнуть здание республики. Незначительные остатки римского населения, происходившие от рабов и от иностранцев, были презренны в глазах победоносных варваров. Всякий раз, как франки или лангобарды желали выразить самое сильное презрение к врагу, они называли его римлянином, 'а под этим именем, говорит епископ Лиутпранд, мы понимаем все, что низко, подло и дышит изменой, крайние противоположности жадности и расточительности и все пороки, унижающие человеческое достоинство'. Необходимость заставила жителей Рима обратиться к самым грубым формам республиканского управления; им пришлось выбирать в мирное время судей, а в военное время вождей; знать собиралась на совещания, а ее решения приводились в исполнение лишь с одобрения народной толпы. И Сенат, и народ стали употреблять старинные республиканские выражения; но эти выражения уже утратили прежний смысл, а вновь приобретенную независимость позорили шумные столкновения между своеволием и угнетением. Только влияние религии могло восполнить недостаток законов, а делами и внешней политики, и внутреннего управления руководило влияние епископа. И милостыня, которую он раздавал, и его проповеди, и его переписка с западными королями и прелатами, и его недавние заслуги, и признательность, на которую он имел право, и данные ему клятвы — все приучало римлян считать его первым сановником или князем Рима. Христианское смирение пап не оскорблялось названием Dominus, или Владыка, и их изображения вместе с их именами до сих пор сохранились на самых старинных монетах. Их светская власть в настоящее время упрочена тысячелетним уважением, а их самое благородное право на эту власть заключается в выборе народа, который они освободили от рабства.
Среди раздоров древних греков благословенное население Элиды наслаждалось вечным миром под покровительством Юпитера и в занятии олимпийскими играми. Для римлян было бы большое счастье, если бы такая же привилегия охраняла церковную область от бедствий войны, если бы посещавшие гробницу св. Петра христиане считали своим долгом не обнажать меча в присутствии апостола и его преемника. Но такой мистический круг мог бы быть проведен только жезлом законодателя и мудреца; такая миролюбивая система была несовместима с религиозным рвением и с честолюбием пап; римляне не привыкли заниматься, подобно жителям Элиды, невинными и мирными земледельческими работами, а поселившиеся в Италии варвары хотя и утратили, под влиянием климата, прежнюю грубость нравов, однако далеко уступали греческим республикам и в государственных учреждениях, и в образе жизни. Лангобардский король Лиутпранд явил достопамятный пример покаяния и благочестия. Став во главе своей армии у ворот Ватикана, этот завоеватель внял голосу Григория II, удалил свои войска, возвратил свои завоевания, почтительно посетил собор св. Петра и, исполнив обряд говения, сложил с себя на гробницу апостола меч и кинжал, латы и мантию, серебряный крест и золотую корону. Но это религиозное рвение было минутным увлечением, а может быть, и хитростью; побуждения, которые истекают из личных интересов, и сильны, и постоянны; лангобарды питали врожденную склонность к войне и к грабительству, и как для их монарха, так и для всей нации служили непреодолимым соблазном господствовавшая в Италии неурядица, беззащитное положение Рима и миролюбивые заявления его нового правителя. При появлении первых императорских Эдиктов они объявили, что будут защищать иконы; Лиутпранд вторгся в провинцию Романью, уже в ту пору усвоившую это отличительное название; жившие в экзархате католики без сопротивления подчинились его светской и военной власти, и в неприступную Равеннскую крепость был впервые впущен иноземный враг. Этот город и эта крепость были вскоре вслед за тем отняты у лангобардов деятельными венецианцами, имевшими в своем распоряжении значительные морские силы, и эти верные подданные подчинились советам самого Григория, убеждавшего их не смешивать виновность Льва с общими интересами Римской империи. Греки позабыли эту услугу, а лангобарды не позабыли этого оскорбления; эти два народа, несмотря на различие религии, вступили в опасный и неестественный союз; король и экзарх предприняли завоевание Сполето и Рима; буря рассеялась без всяких последствий, но политика Лиутпранда тревожила Италию беспрестанно возобновлявшимися военными действиями и перемириями. Его преемник Айстульф объявил себя врагом и императора, и папы; Равенна была взята силой или вероломством, и этим окончательным завоеванием пресекся ряд экзархов, которые управляли этой страной от имени восточных императоров со времен Юстиниана и разрушения готского королевства. От Рима потребовали, чтобы он признал победоносного лангобарда своим законным государем; на каждого из его граждан наложили в качестве выкупа ежегодную подать в одну золотую монету, а над их головами висел обнаженный меч, готовый наказать их в случае неповиновения. Римляне колебались, молили о пощаде, оплакивали свою судьбу и сдерживали грозных варваров то вооруженным сопротивлением, то переговорами, пока папы не нашли союзника и мстителя на той стороне Альп.
При своем затруднительном положении Григорий I обратился за помощью к герою того времени Карлу Мартелу, который управлял французской монархией со скромным титулом мэра или герцога и который своей решительной победой над сарацинами спас свое отечество и, быть может, Европу от ига мусульман. Карл принял папских послов с приличным уважением, но он был так занят, а его жизнь была так непродолжительна, что его вмешательство в итальянские дела ограничилось дружественным и бесплодным посредничеством. Его сын Пипин, унаследовавший и его власть, и его добродетели, принял на себя роль защитника римской церкви, а для усердия этого французского монарха, как кажется, служили стимулом любовь к славе и преданность религии. Но опасность была на берегах Тибра, помощь была на берегах Сены, а наше сочувствие к таким страдальцам, которые находятся далеко от наших глаз,
