писем становятся для тебя символом всего того, ради чего ты рискуешь жизнью…
— У тебя дочь есть? — печально выдохнул Свиридов.
— Ну, вы же знаете, у меня пацаны, — горделиво ответил тот.
— Какая разница… представь себя на его месте.
— А нечего против своих идти, — взвился Климов. — Вот Бог-то и наказал.
— Нас всех Бог наказал, когда… — Свиридов не стал уточнять когда. — Ладно, отставить. Местные его там плотно контролируют?
— Нет. Как вы инструктировали, выставили посты в местах посещения и по месту жительства. Извините, Федор Ильич, если начальство прикажет арестовать Седого, может, мне лично выехать?
— Не знаю, посмотрим. Как начальство решит.
Глава четвертая
В надвигающихся сумерках к линии горизонта спешил белый пароход, очевидно пытаясь до темноты проскочить за эту линию — на светлую половину Понта Эвксинского. Так назвал вчера в разговоре с ней Черное море Эдуард Петрович. Оказывается, так его величали древние греки, и по-русски это означает «гостеприимное море». «Что ж, — подумалось Анюте, — море действительно гостеприимное, как и город с его обитателями». А через пару месяцев, когда потеплеет и появятся фрукты, он станет еще гостеприимнее для тысяч отдыхающих, которые заполнят все вокруг. Вот только для нее это гостеприимство должно не сегодня завтра закончиться. Те десять дней отдыха у моря, про которые она говорила Седому в Москве, закончились, а она продолжала наслаждаться курортной жизнью и не торопила события. Но сегодня приспел момент решающего разговора. Именно такую подсказку получила она из Москвы позавчера, когда ее спутник вновь отлучился на встречу с товарищем из санатория. Анюта, как и прошлый раз, сидела наедине с мороженым, когда тот же парень-связной из ресторана передал ей очередное послание от Луганского. И из послания этого она поняла, что сегодня жизнь ее должна в очередной раз сделать резкий поворот — только вот в какую сторону? Меньше всего Анюта думала об опасности, она ее просто не чувствовала. Москва не проинформировала девушку о полученных данных на Седого-Муромцева, и ее отношение к нему продолжало оставаться прежним. Да и сам Эдуард Петрович, снова как бы вернувшийся к жизни после встречи с товарищем, не давал повода для каких-либо опасений. Так или иначе, но сегодня, гуляя по берегу и наблюдая за растворяющимся в сумерках пароходом, она прикидывала, как удачнее начать этот непростой разговор. Однако опытный психолог Седой, почувствовав ее настроение и истолковав его по-своему, решил перехватить инициативу.
— Интересно, куда держит путь этот красавец? — Седой показал на удаляющееся судно. — Вы бы не хотели на таком уплыть?
— Куда? — спросила Анюта голосом, лишенным эмоций.
— Ну, куда-нибудь подальше. Знаете, есть такие места на земле, там всегда тепло, там люди живут в свое удовольствие.
— Это где же такие места? — произнесла девушка с едва заметной иронией. — Что-то не слыхала. А вот поговорку «хорошо там, где нас нет» знаю.
— Значит, не верите? — мужчина уловил иронию в ее голосе. — Ну а если пофантазировать?
Анюта махнула рукой:
— Это все, как говорится, не к нам сказано.
— Экая вы упрямая, — Седой начал заводиться. — Тогда ответьте мне: о чем вы подумали, когда на пароход смотрели? Только честно.
«Ну вот, он сам и вывел меня на разговор».
— О том, что надо в Москву возвращаться. Если честно, то отдыхать здесь с вами здорово, но пора и честь знать, — она вздохнула и посмотрела ему в глаза. — А вам спасибо. Хороший вы человек, только несчастный, что ли. Что-то на душе у вас лежит камнем, груз какой-то.
— Камень, говоришь? — хмыкнул Эдуард Петрович. — Ишь ты, глазастая. Давай-ка присядем, — он показал рукой на пустую деревянную скамейку.
Анюта, подобрав платье, уселась, а вот Седой остался стоять, нервно сцепив пальцы рук.
— Может, и не надо мне заводить этот разговор, а только не могу я больше держать на душе этот камень, который ты разглядела. Не знаю, на радость или на беду свою встретил тебя, только чувствую — это судьба. Она надо мной вдоволь потешилась и теперь в очередной раз испытание посылает…
По каким-то мало понятным Анюте причинам она вновь ощутила в душе сочувствие к этому человеку. Может быть, потому, что он вдруг, очевидно волнуясь, перешел с ней на «ты».
— Анюта, выслушайте меня, только не перебивайте. Я ведь дворянин, бывший офицер. И видно, так уж было судьбой назначено в лихую годину сражаться мне с теми, кто к власти в России пришел. Не понял я совдеповцев и после войны махнул куда подальше. Думал, осяду, заживу спокойно. Ан нет, не получилось. И небо не то, и песни другие, и женщины… все не то. А когда вдруг предложили вернуться, я согласился, поскольку выяснилось, что у советской власти ко мне претензий нет. И специалист я неплохой, отмечали меня постоянно. Но в последнее время все смешалось. Подобных мне стали арестовывать одного за другим. Видимо, чем-то опасны показались мы нынешним правителям, хотя чем — ума не приложу. Со дня на день должны были забрать и меня, но я решил не дожидаться преждевременного конца, тем более что влюбился в вас душой и телом. Я говорю это искренне, и мне бы хотелось услышать такой же искренний ответ и от вас. — Седой перевел дыхание и замолчал, ожидая ответа.
«Теперь понятно, почему он скрывал родство с Ольгой… — подумала она, — не хотел, чтобы она из- за него пострадала. Может, зря я тогда про Ольгу-то сообщила? Нет, надо быть честной до конца. Видимо, чекисты уже что-то учуяли про отношения Седого и Ольги. Получается, Климов был прав насчет Миши. Мало этих разговоров с комбригом, так еще и знакомство с Ольгой, оказавшейся под подозрением органов, — вихрем пронеслось в голове Анюты, не знавшей истинного положения вещей. — И все-таки, слава богу, он просто бывший белый офицер, а не немецкий шпион. Так и передам Климову».
Она действительно почувствовала облегчение от этой мысли. Анюта слышала, что многие из бывших раскаялись в своих заблуждениях и добросовестно служат советской власти. Когда в НКВД узнают, кто такой Эдуард Петрович, они по-другому будут смотреть на это дело, а уж она свое слово замолвит. Странно, но Анюта, у которой родители погибли в Гражданскую войну от рук белых, не ощущала ненависти к этому мужчине. Она пробовала и не могла себе представить его в роли палача, все ее естество противилось от одной мысли об этом…
— Вы не ответили на мой вопрос, — до ее сознания донесся голос Седого.
«Опять на «вы»… видно, здорово его разбирает. О чем он меня спрашивал?»
— А что я должна ответить? — вывернулась она, ответив вопросом на вопрос.
— Вы никому ничего не должны, — нетерпеливо произнес Седой. — Мне просто хотелось бы знать: вы мне верите?
«Вот те раз. Что же ответить?»
— Очень хотелось бы верить, — не сразу нашлась она.
— Хм-м, дипломатичный ответ. Тогда спрошу по-другому: я вам хоть немного не безразличен? — осторожно спросил он.
«Он еще спрашивает…»
— Да, — робко ответила Анюта.
Седой сделал шаг к девушке и порывисто взял ее руки в свои:
— Тогда слушайте. Я предлагаю вам уехать со мной. Далеко. В другую страну, — он увидел расширившиеся от удивления глаза девушки. — Не пугайтесь, выслушайте. Вы спросите, кто нас там ждет, кому мы нужны? С деньгами, с большими деньгами, мы с вами везде будем нужны. Я буду заботиться о вас так, как сорок тысяч братьев не смогут позаботиться.
«Вот это номер! Это куда он меня налаживает?»
— У меня нет братьев. И сестер тоже. А кто же нас туда пустит? Туда, где тепло, где вы собираетесь обо мне заботиться? — любопытство девушки было искренним. Но Седой усмотрел в ее тоне насмешку.
