пять классов на троих. У него стаж – сорок лет на одном месте: хрен ты его выгонишь.
– Ребятки, оставайтесь! Золотые, сборка стоит!
– Да пошел ты, Макарыч, со своей сборкой.
– Ребятки, голову с меня снимут! Хорошие мои, не подведите!
– Снимут так снимут. Чужая беда не дерёт.
Он – к начальнику. Он – к Наум Аронычу. Бежит, руками трясет. Мы тут скорей, скорей – станок убрать да смыться вовремя.
У него смоешься.
– Снегирёв, – говорит печально, – ты куда идёшь, Снегирёв? Куда ты идёшь, Маслов?
– Домой, Наум Ароныч. Отработано.
– Отработано, Снегирёв, отработано, Маслов. Но надо еще. Еще надо. Не мне, Снегирёв. Родине, Маслов.
– Наум Ароныч, дело у нас.
– Я тебя прошу, Снегирёв. И тебя, Маслов. Два часа. Всего два часа. Сам не уйду, сидеть буду. Надо, ребята. Ей-Богу, надо.
– Наум Ароныч, да мы выпить намылились.
– Понимаю, Снегирёв, Понимаю, Маслов. Кончите работу – ко мне в кабинет. Каждому по стакану.
– По два, Наум Ароныч.
– По два, Снегирёв. Только сделайте.
И делали. Как вломим – стружка в потолок! А он тоже не уходит. Тут стоит. Беседует.
– Снегирёв, – говорит, – Снегирёв... Вот я гляжу, Снегирёв, на людей и не понимаю людоедов. Плохой у них вкус.
А Полуторка ему:
– Я дурак, Наум Ароныч. Истинно дурак. Это я пацаном умный был, а потом всё слабже головой да слабже. Идиотом, видно, помру.
– Что же нам делать, Снегирёв? Что с тобой делать? Может, Бога тебе вернуть, Снегирёв?
– Бога, Наум Ароныч, не вернешь. К Богу дорожка заросла.
– А ты протопчи, Снегирёв, ты ее протопчи.
– Без бутылки, Наум Ароныч, не протопчешь. А с бутылкой и топтать незачем: сиди – пей.
– Замкнутый круг, Снегирёв, вся наша жизнь замкнутый круг. Может, тебе, Снегирёв, хозяина вернуть?
– Хозяина, Наум Ароныч, тоже не вернешь. Он, хозяин, и сам сюда не пойдёт. Побоится. А и вернешь – мы по дурости опять скинем.
– Что же тогда будет, Снегирёв, что будет?
– А что есть, то и будет. День прошел – и ладно.
– Неладно, Снегирёв, ой, неладно. Жизнь не по резьбе пошла, Снегирёв, нитку рвем.
– Да уж порвали, Наум Ароныч, куда дальше? Голова говорит мне: возьми четвертинку. Я беру. Возьми еще, говорит. Я еще. Теперь поллитра, говорит. Беру. Теперь литр. И литр беру. Дурак, говорит голова, вот и напился.
– Я это слышал, Снегирёв. Это анекдот.
– Анекдот, Наум Ароныч. Так он про меня.
И станок выключает:
– Шабаш, Наум Ароныч, с вас причитается.
Тот побегает вокруг, побегает:
– Пошли в кабинет, Снегирёв, пошли, Маслов.
Сейф откроет, бутыль достанет, два стакана на стол.
– И вы с нами, Наум Ароныч.
– Я, Маслов, первую пропускаю. Такое у меня правило.
– Как знаете.
Первую выпили, он опять наливает.
– Хорошо тебе, Ароныч. Спирт под боком: пей – не хочу!
– А я не хочу, Снегирёв. Я, Маслов, и вторую пропускаю. Такая у меня привычка.
– Ты какой-то не наш, Ароныч.
– Наш я, Снегирёв, наш. Это я к спирту не наш.
– Я и говорю: какой-то ты не наш. Чем живешь – неясно. Помирать станешь – без бутылки и вспомнить нечего.
– Я, Снегирёв, перед смертью тебя вспомню. Мне и того достаточно.
Выпили мы по второй – и бегом, в проходную. А ребята еще там, в 'Семи дорогах'. Гудят на Серёгиных проводах! Мы и в цеху выпили, и со своими добавили. Вот это мужик! Хоть и не наш, а понимает! Евреи тоже разные бывают. И у курицы сердце есть. Бог и жидов манной кормил.
А через месяц – беда. Сгорел наш Полуторка. Ни на чем сгорел. Полыхнул синим пламенем. Был – и нету.
Утром приходим в цех, мастер бежит, черт одноглазый – 'Пусто-один'.
– Ай! Идите! Ай! К самому!
– Макарыч, а Макарыч, чего шестеришь?
– Ой, ребятки! Ой, в кадры! Срочно!
Идем. Полуторка, Серёга, Колюня с Иваном да я. Вся гопкомпания.
Заходим к начальнику. Сидит за столом будка: френч на нем, галифе, сапоги хромовые. Глаз стеклянный, зуб железный. В кармане ручек понатыкано. Хрен знает, откуда его прислали. Но дух в кабинете – портяношный.
Сидит будка за столом и не моргает. Моргнешь – враг проскочит. А на стене плакат самодельный: 'Чекист начеку – шпион в тупику!'
– Здрасьте, – говорит, – граждане рабочие.
– Здорово, – говорим, – коль не шутишь.
А он:
– Граждане рабочие, у нас на заводе большое горе. Умер начальник самого первого отдела. Чуете?
– Чуем, – говорим. – Озяб начальничек.
– Не озяб, а умер.
А мы ему:
– Что так, что эдак – чужая беда не дерёт.
– Короче, – командует. – Садитесь в автобус, поезжайте на кладбище. Чтобы место было – о! Могила – о! Сам проверю.
– Может, сам и выкопаешь? – говорит Полуторка.
– Сам и ляжешь, – Серёга.
– Сам и накроешься, – Колюня.
– А мы уж тебя закопаем, – говорю я.
– Разговорчики! – кричит. – Разбаловалися! Поувольняем!
Кричи, кричи, нам-то чего? Погонялка не возилка. Мы, брат, станочники, нас везде нехватка. У тебя, вон, перед кадрами который год повешено: 'Требуются станочники'. Хрен к тебе кто идет.
– Ладно, – говорит. – Оплатим по среднесдельному.
Мы молчим.
– С надбавкой.
Молчим.
– С грамотой.
Мы к двери пошли.
– Граждане рабочие! – кричит. – Литр спирту!
