родину. Нехай вызов шлют. У всех ужо есть: и у Скворцовых‚ и у Петровых‚ и у Филькиных‚ – чем мы‚ Рабиновичи‚ хуже? Чай‚ не обсевки какие!
– Так ставишь вопрос? – спрашивал.
– Так ставлю‚ Борух‚ – отвечала. – Делайте мне нонче обрезание. Я на всё согласная...
4
...она вышла на них из-за памятника Грибоедову‚ маленькая‚ храбрая‚ отчаянно независимая: зад‚ как задорно вздернутый носик.
– Самолет летит‚ – сказала с вызовом‚ – колеса стерлися. Вы не ждали нас‚ а мы приперлися.
А глаза пуганые.
Три старика встали в сомнении перед новым на пути препятствием: не оттолкнуть и не обойти. Впереди уже маячил через пару бульваров долгожданный конец пути‚ выдох с расслаблением‚ отдых натруженным ногам‚ но черная‚ бесшумная машина выкатилась к тротуару‚ таинственная машина с зашторенными окнами.
– Молодая еще‚ – решил наконец завтрашний старик‚ – Первой головы не износила.
– Это по метрике‚ – сказала с задором‚ в хрупкой скорлупе самостоятельности. – А на деле постарше вас.
Была она зыбкая‚ неясная‚ непроявленная до конца. Была она смытая‚ случайная с виду‚ во много бликов-обликов. С каждым поворотом головы. С каждым оборотом жизни. Приваживала и отпугивала‚ грезилась и отталкивала при смене настроения‚ прически‚ времени дня и одежды. То на нее заглядывались сытые стоматологи из роскошных машин. То ей подмигивали тертые таксисты с прилипшей к губе папироской. То посвистывали вослед неоперившиеся юнцы из помойных подворотен‚ столбенели на тротуарах дряхлые сластолюбцы с неутоленной жаждой во взоре‚ бежали по пятам романтики: за мечтой своей‚ за тоской своей‚ вышагивали бравые лейтенанты в скрипучих шевровых сапогах‚ то мужики деревенские‚ разносолами не балованные: 'Зверь-баба!' То – никого.
Набежал рассыльный-посыльный‚ оборванный доходяга в форменной фуражке‚ стал совать в руки заграничную конфетную коробку‚ перевязанную серебряными лентами‚ да огрызок карандаша с квитанцией.
– Распишитесь!.. В получении!
– Ничего мне вашего не надо‚ – сказала она с омерзением. – Не трудитесь‚ пожалуйста.
Он пихает – она отталкивает:
– Не очень-то и хотелось.
Он пихает:
– Уплачено!
Она отталкивает:
– Да хоть бы и уплачено. Съешьте сами.
Он и съел‚ тут же‚ при них: килограмм заграничных конфет.
– Распишитесь‚ – икнул.
И умчался назад‚ сытый и довольный.
– Это же грех‚ – сказала тихо. – Принимать от нелюбимого.
И скрылась от подозрительных взглядов.
Три старика встали на входе.
Три старика – оружие на изготовку.
Лежал на пути бульвар‚ чужой‚ неприветливый‚ необласканный ни единым воспоминанием: холодная‚ неживая планета на окраине солнечной системы. Чистопрудный бульвар как Нептун‚ Юпитер с Плутоном‚ где и жизнь‚ может‚ есть‚ и кислород с водородом‚ и всякая там протоплазма шевелится‚ но на травке уже не поваляешься‚ и цветов не нанюхаешься‚ не пробежишься босиком по прогретому песочку‚ не поболтаешь по душам с этой самой протоплазмой. Чистопрудный бульвар как Юпитер‚ Нептун с Плутоном: крутимся вместе‚ повязаны вместе‚ общей судьбой – притяжением‚ общей бедой – отторжением‚ но расстояния неодолимы‚ но отличия непримиримы: так и будем крутиться – чужак чужаку.
Опять прискакал оборванный доходяга с роскошной коробкой духов‚ завопил так‚ будто пожар- наводнение-извержение‚ бешеные волки по пятам:
– Где она – где она – где?..
Она сидела посреди ухоженного газона‚ поджав ноги‚ маленькая‚ потерянная‚ будто оброненная случайно‚ и перебирала клейкими‚ в меду‚ пальцами легкое воробьиное перышко‚ чтобы отлепить‚ высвободить‚ пустить по ветру‚ а оно липло и липло‚ то к тому пальцу‚ то к этому, никак не желало улетать.
– Ничего мне вашего не надо‚ – говорила со смирением. – Верните ему назад.
А тот уже вскидывался по-жеребячьи‚ выступал-выплясывал‚ каблуком рыл землю‚ шею гнул лебедем‚ только что не ржал с килограмма конфет:
– Бери давай. Не томи давай. Привезено! Из-под самого Парижу!
А она:
– Да хоть откуда.
– Ты понюхай. Понюхай сперва!
– Нюхайте сами. Если желаете.
Он и распаковал. Он и вынюхал тут же‚ в момент: единым глотком.
– Наружное?.. – спросил очумело и дохнул ароматами.
– Наружное.
– Про-бирает.
И умчался прочь‚ счастливый и пахучий.
– Это же нехорошо‚ – сказала. – Брать и не одаривать взамен. Это нечестно. Проснешься на заре‚ откроешь глаза‚ а он сопит за спиной‚ затаился и ждет‚ слабости ждет‚ жалости и желания: Господи‚ пронеси мимо!
А голова книзу всё время. А пальцы шевелятся без остановки. И перышко не отлипает от рук‚ ну никак!
Три старика встали в кружок‚ молча и завороженно.
– Притягивает‚ – сознался один и хмыкнул стеснительно.
– Засасывает‚ – согласился другой.
– Возвращает к тому‚ что оставил‚ – пояснил третий и тоже пошевелил пальцами. – У вас нет случайно запасного перышка?
– Есть. Почему же нет? Без этого с ума сойти.
И протянула баночку с медом да связку перышек на выбор.
Они пристроились рядком на открытом газоне‚ малой‚ незащищенной кучкой‚ головы книзу‚ руки у самых глаз‚ и перебирали задумчиво липкими пальцами: у каждого по перышку.
– Ха‚ – говорил один грустно-радостно‚ – сколько ж тогда мне было? Три‚ четыре года... Мама сказала: 'Пойдем гулять. На качели-карусели'. Меня закутали‚ повезли на извозчике‚ цокали-подскакивали‚ выглядывали по сторонам обещанные радости. Слезли‚ пошли к дому с колоннами‚ позвонили в звонок. 'Тут чего?' – 'Тут‚ – сказали‚ – подарки...' Встала в дверях горбунья в белом халате‚ носом вросла в подбородок‚ подбородком в грудь: подхватила в охапку‚ унесла прочь от мамы‚ от света‚ от качелей-каруселей... Ужас. Слезы. Вопли. Скарлатина.
– Ах‚ – говорил другой изумленно-горестно. – Отец жив был‚ последние‚ быть может‚ месяцы‚ мать – совсем девочка. Сидел у него на коленях‚ ел селедку‚ которую редко видели‚ пел во весь голос: 'Вкусно жить‚ вкусно жить‚ до чего же вкусно жить...' А сверху что-то капало‚ крупное‚ горячее‚ солонее селедки. Может‚ голодали тогда? Не помню. Может‚ прощался со мной отец? Не знаю...
– А у сосен‚ – говорил третий застенчиво и невпопад‚ – светлые побеги в начале лета. Растопыренные‚ устремленные вниз‚ как летящие к земле нежнозеленые бетлки. А я всё ждал под деревом‚ задрав голову‚ когда же спрыгнут они в подставленные ладошки. И кто-то вечно стоял рядом‚ большой‚ теплый и добрый: против солнца не разглядеть.
Бульвар распухал от нахлынувших образов‚ исходил обликами‚ сочился видениями‚ шелестел
