– Во‚ – хохотнул‚ – новый тебе подарочек. Распишись давай.
И прилег рядом. Глаз положил со смыслом. И руку. Потискал маленько тугую припухлость.
– Эй‚ – намекнул‚ как мизинчик оттопырил. – Полагается одаривать. Хоть чем.
– Уходите. Я же не возьму.
– А кто тебе даст? – и пуговку отстегнул. – Ты его отработай сперва. Во мне жила с духов шевелится.
Сунулась из куста короткоствольная железяка‚ шлепнула его по затылку.
– Не больно надо‚ – обиделся посыльный. – Ты им подарки дари‚ кольца с брильянтами‚ а они кобенятся.
Она взглянула на него печально:
– Возьмите. И уходите. Ну‚ пожалуйста.
Он и примерил. Закрепил. Пофасонился:
– Идет?
– Нет слов.
– Распишись давай.
И умчался радостный. Грудью проломился сквозь заросли. Прогал оставил за собой‚ как танк прошел.
– Аха-ха! Ха-ха!..
Машина гуднула от тротуара‚ словно напомнила о себе. Коротко и деликатно.
– Нет-нет‚ – сказала она в ответ. – И не просите. Жениться надо на вырост. А я его переросла.
И еще сказала:
– Он меня по лотерее выиграл. Мог взять деньгами‚ мог меня. Деньги – это всегда деньги. На них проценты нарастают. А жена стареет.
Сначала они покупали белье. Много постельного белья: с полок валилось. Садились рядком‚ открывали шкаф‚ дружно перекладывали‚ пересчитывали‚ переписывали. Потом шли в магазин‚ подкупали еще. И опять садились рядком‚ всем на умиление‚ пересчитывали заново. Было захватывающе интересно. 'Я думала‚ это и есть счастливая женатая жизнь. И так будет всегда'. – 'А чем плохо?' – скажет на это Беба‚ ненужная ее подруга. 'Были бы деньги'‚ – скажет на это Фима-дурак... Потом она очнулась. Как проснулась от толчка среди ночи. Ей захотелось дарить подарки: первый признак надвигающейся влюбленности. Но дарить было некому. Лежал за спиной дотошный мужчина‚ что подводил баланс в конце дня‚ трудолюбиво закладывал семейное благополучие‚ уже засыпая‚ вскидывался озабоченно: 'Наволочек подкупить...' – Господи‚ хоть бы не тронул! 'Это же грех принимать‚ когда не любишь‚ самый страшный грех...' – 'Грех одной спать'‚ – скажет на это Беба-давалка. 'Греха вообще нет'‚ – скажет Фима-дурак.
Глянула в пролом бабка умильная‚ пожалела ее по-бабьи:
– Может‚ на путину тебе‚ милая? Дочь у меня крабов пластает‚ мужиков сетью ловит. Хошь‚ и тебя пристроит?
– Хочу. Я всего хочу. И мужиков с крабами тоже. Я плохая‚ – сказала‚ – и мне хорошо.
– Бабка‚ – позвали из зарослей‚ – ты чего сводничаешь‚ старая? Давно по рогам не получала?
– Ты поживи с мое‚ – огрызнулась бабка. – Сорок годков без мужика. Тогда и вякай.
Тут она и углядела их‚ связанных-спеленутых‚ блаженных и беспомощных.
– Вы чего кисните? Баб‚ что ли‚ нету? Старушек-молодушек? Так я ужо сыщу! – И пошла обрывать ветки‚ отдирать корни‚ ахать-охать-покрикивать: – Мужики еще хоть куда! В силе. В соку. В памяти. Их подлатать-подштопать‚ подвернуть-подладить‚ сменить кой-чего для крепости и в дело! Тут бабы порознь маются‚ без кавалеров сохнут‚ а они сок пущают‚ силу зазря расходуют.
И пинком-тырчком-коленкой!
Шелохнулись без охоты квелые‚ линялые‚ зеленью тронутые‚ мхом проеденные‚ заскрипели дружно нерасхоженными суставами:
– Ты чего нас подняла? Чего всполошила? Где они‚ твои молодушки? Было бы из-за кого.
– А ну‚ в пары становься. Ногу держи. Голову задирай. Замри – не падай! Щас всех пересватаю.
Река текла перед ними.
Медовая гибельная лава‚ что перекрывала путь.
Сидел на ее берегу старый еврей Фишкин‚ обтирал птицу носовым платком‚ жаловался‚ бурчал- выговаривал за неосторожность‚ а она покорно подставляла крылья‚ бока‚ шею‚ утешала-оправдывалась. И было им вдвоем хорошо.
– Так‚ – решил завтрашний старик и пригнулся для броска. – Очнулись‚ мужики. Встали- потопали.
Они перекинули скамейку через тягучий поток и уходили без оглядки на другую сторону‚ скорым шагом от гиблого места‚ как уходят из окружения через отбитый у врага мост. Три старика без жалости и раскаяния.
Шелохнулись тени на газоне‚ поднимались со стоном на онемелые ноги‚ липли теперь к ним‚ бесконечной процессией через поток. И кто оглядывался – отставал. Кто спотыкался – падал в медовую реку. Кто падал – уплывал без возврата мимо одноногой птицы‚ а она считала потери.
– Запевай‚ – велела бабка-командирша. – С пересвистом. Чтоб невесты за версту учуяли!
А они молчат. У них дыхания нет. У кавалеров занюханных. Им бы угнаться да не отстать – вот и весь пересвист. Хромой с кривым. Да косой с плешивым. Да горбатый с расслабленным. Да с клюшкой. Да на костыликах.
– Эва! На дохляков кто позарится?
Обиделись. Надулись. Вспомнили прежние победы. Набрали воздуха полные груди. Подпрыгнули- подсвистнули. И дружно‚ в ногу‚ отмахивая весело‚ от плеча на сторону:
Дорогая моя Шура‚
Шура из-под Вологды.
Погуляем‚ моя Шура‚
Пока обе молоды.
Тут‚ вроде‚ колыхнулось. Почудилось-показалось. Как лист шелестнул нехотя:
Я теперя не твоя‚
Я теперя Сенина.
Он вчерась водил меня
Слушать речи Ленина.
Растерялись. Сбились с ноги. Запутались и затолкались.
– Бабка‚ – сказали кавалеры‚ поигрывая костыликами. – Заманила‚ Сусаниха чертова? Поматросила и бросила? Это ж разве молодушки? Это ж активистки бесполые.
А она:
– Ништо‚ женихи. Отобьем бабочек. Отымем у супостата. Не всё им, кой-чего и себе. И раз! И дружно!
С крыши капает вода‚
Да узнаёт милой года:
'Сколько‚ Маня‚ тебе лет‚
Да ЗАГС запишет или нет?'
Те и сдались. Сомлели. Покорились мужскому напору. Сознательность – дело‚ конечно‚ хорошее‚ да и одной оставаться – навоешься. И визгливо‚ и радостно‚ с полной своей отдачей‚ идя на тесное стариковское сближение:
Я стояла у ворот‚
Спросил милый: 'Какой год?'
Совершенные лета‚
И никем не занята.
Бабка взгромоздилась на скамейку‚ глядела из-под руки на проходивший мимо отряд. Как парад
