чего вы подрались?
— Не расскажу, — без выражения ответил Игорь-я.
— А ты знаешь, что классная сегодня до меня докапывалась? Требовала, чтобы я ей объяснила, в чём там дело! А как я ей объясню, если не знаю?
— Вот поэтому я и не скажу. Не хватало ещё, чтобы ты трепалась об этом.
— Но почему?! Там что, государственная тайна?
— Это личное дело, — нахмурился Игорь-я. — Оно никого не касается.
— Да как ты не понимаешь, что за твои личные дела теперь отвечать придётся мне? — заорала я. — Или ты думаешь, что проблемы сами собой рассосутся?
— Не переживай, — криво усмехнулся Игорь-я. — Тебе отвечать не придётся.
— А кто… кто будет отвечать? — у меня дыхание сбивалось от злости. Хотелось взять своё тело за плечи и вытряхнуть из него этого идиота. — Ты же только молчать умеешь!
— А ты что умеешь? — презрительно бросил Игорь-я. — Сама пальцы веером выгибала: я бы, я бы… Ну так давай, вперёд! Что, слаба в коленочках?
— Ах ты… — я задохнулась, резко развернулась на пятках и выскочила в коридор. Хлопнула дверью и бросилась вниз по лестнице. Когда только обуться успела. И сумку подхватила, надо же, как хорошо рефлексы у Сельцова работают…
Дверь подъезд, пропищав, закрылась у меня за спиной. Ветер бросил под ноги разноцветные листья. Я перешагнула через них — не до игрушек — и медленно пошла по тротуару.
На душе было паршиво. Не только из-за Сельцова, ещё из-за отца. Обычно в трудных ситуациях он четко говорил, что именно надо сделать. А сейчас — поди туда, не знаю куда. Делай там то, не знаю что…
Хорошо, допустим, я не должна пытаться изображать Сельцова. Но тогда ведь все поймут, что с ним что-то не то, и потащат к врачу. Или психологу. А там и психушка недалеко.
Папа же сам говорил, что нельзя палиться! А сейчас бурчит что-то непонятное.
Я вспомнила, с каким выражением лица он ушел к себе. Как будто я хуже всех и ему за меня стыдно. А сам-то!
Я раздраженно пинала опавшие листья. А люди вокруг радовались ненадёжному осеннему теплу. Мамаши выкатили коляски, детишки постарше ворошили кучи листьев. И даже серьёзные люди то и дело подставляли лицо солнцу и щурились. А меня вдруг такая тоска взяла — хоть вой. Сейчас никто не мог мне помочь. Ни папа, ни мама, ни Машка — никто из тех, на чью поддержку я привыкла рассчитывать. И это этого становилось холодно, словно на улице середина зимы. Меня окружали чужие люди, которым наплевать на проблемы незнакомой девчонки. Или незнакомого парня, если смотреть на внешность.
Можно было вернуться домой — родители Сельцова придут только к семи. Но я не могла смотреть, как моё тело ходит по моей квартире, разговаривает с моим отцом. И как Игорь-я посмотрит на меня! И что скажет…
Нет уж, теперь, пока я не сделаю следующий шаг, домой дороги нет.
К приходу родителей Игоря во мне кипела смесь злости и отчаяния. Наверное, так выходят на задание смертники.
Что же, я больше не изображаю Игоря. Посмотрим, как ему это понравится.
Когда заскрипел ключ в замке, я не стала ждать, пока мама Сельцова меня окликнет. Вышла в коридор.
— Привет, мам, — сказала я. — Что на кухню нести?
— Вот… — Елена Анатольевна удивлённо протянула мне пакет. — Что-то случилось?
— Нет, — отозвалась я и пошла разбирать продукты. — Что-нибудь в морозилку убирать?
— Не надо, оставь на столе, — крикнула Елена Анатольевна из спальни. Я выложила содержимое сумки на стол и ушла в свою комнату. И тут же услышала:
— Гера, скажи правду. У тебя что-то в школе произошло?
Елена Анатольевна стояла на пороге. Она уже успела переодеться в домашний костюм, похожий на линялую пижаму.
— Мама, — спокойно ответила я. — У меня постоянно что-то происходит в школе. Каждый день. Что конкретно тебя интересует?
— Не делай из меня дуру! — мгновенно взорвалась Елена Анатольевна. — Ты прекрасно знаешь, что я имею ввиду!
— Мама, не кричи, — вежливо попросила я. — Ты довольно долго не интересовалась моей школьной жизнью. О чём именно я должен тебе рассказать?
Елена Анатольевна задышала, как после стометровки.
— Вы с отцом надо мной издеваетесь! Как с человеком не хотите…
Она угрожающе придвинулась, а мне совсем не было страшно. Вот ни капельки. Как будто между мной и этой некрасивой женщиной стояла невидимая и непробиваемая стена. Мне было немного её жалко, немного смешно, а больше — противно. И я сказала:
— Причём тут отец? Почему вы с ним всё время обобщаете? Ты, чуть что — «вы с отцом», он ко мне с претензиями — «вы с матерью». Это, во-первых. А, во-вторых, вы со мной разве как с человеком обращаетесь? Я от вас слова нормального не слышал. Только наезды и проверки, как в армии. Даже дверь в комнату закрыть нельзя. А, думаешь, приятно слушать, как вы ругаетесь каждый день? Уши вянут, между прочим.
— Ты… Ты… — Елена Анатольевна не знала, что сказать. Только за сердце хваталась и губами шевелила, как рыба. Мне её стало жалко. Я шагнула к ней — поддержать, помочь сесть. И тут моя голова взорвалась.
— Ах ты мелкий поганец, — прогремел где-то надо мной голос Сельцова-старшего. — Ты что мать изводишь? Давно не получал?
Я открыла глаза. В голове гудело. Спину холодила бетонная стена.
Вот, значит, какая штука — оплеуха. Раньше мне о ней только читать доводилось…
Я оттолкнулась от стены и выпрямилась.
— Здравствуй, папа.
Он навис надо мной — багровый, страшный, с перекошенным лицом.
— Ты что себе позволяешь, сосунок? — прорычал он. — Забыл, чей хлеб ешь? Под чьей крышей живёшь?
— Витя… — слабо встряла Елена Анатольевна. — Не надо.
— А ты молчи! — рявкнул на жену Сельцов-старший. — Распустила захребетника!
— Значит, орать на маму только тебе можно? — невинно поинтересовалась я.
Виктор Павлович глухо зарычал и замахнулся.
Думаю, Игорь бы на моём месте всё-таки не ударил. Какой-никакой, а это его отец. Но я просто испугалась, потому что точно знала: сейчас этот огромный дядька мне врежет.
И тело сработало само. Я даже не поняла, что произошло. Виктор Павлович лежал на полу, постанывая, а у меня зудели костяшки пальцев.
— Гера! — вскрикнула Елена Анатольевна. — Ты с ума сошел!
— Нет, — со злостью ответила я. — Это вы тут все спятили. Ругаетесь каждый день, с кулаками бросаетесь. И думаете, что мне всё равно. А мне не всё равно! — голос неожиданно сорвался. — Мне не наплевать! И терпеть я больше не могу! Я хочу в нормальной семье жить! А вы задрали меня уже!
Я перепрыгнула через отца Сельцова, который кряхтел, но не поднимался, и выскочила из квартиры. В горле першило от слёз, но глаза оставались сухими.
Только на улице ко мне вернулась способность соображать.
Куда теперь идти?
Я никогда не уходила из дома. Всегда презирала тех, кто из-за скандалов с родителями демонстративно хлопал дверью. Во-первых, потому что это глупо — всё равно ведь придётся возвращаться. Насовсем ведь не уйдёшь. А, во-вторых, уходом ничего не докажешь. Доказать можно словами и делом. А если убежишь — как доказывать-то? Но, оказывается, бывают моменты, когда говорить не с кем. И тогда
