сейчас, раз он считает нужным вести себя именно так, я не буду портить его игру. Ведь он никогда не портил мою.
Я пробормотала:
— Ну, не то чтобы авантюру…
Мы прошли в мою комнату. Игорь-я сидел за компом. Он обернулся и недовольно поинтересовался:
— Ну как, решила мои проблемы?
— Не знаю. Но папаше твоему врезала, — злорадно ответила я.
— Как? — растерялся Игорь-я.
— А вот так. Кулаком. По физиономии.
— За что?
— Он меня по голове ударил. И хотел ещё раз.
Игорь помрачнел:
— Ну и потерпела бы. Я же терплю.
— А я не ты, — мстительно напомнила я.
— Теперь он маму будет пилить.
— А ты что, уже пробовал?
— Драться? Нет. Уворачивался, блокировал. Он от этого только больше звереет. И, если мне навалять так и не может, потом на маме отыгрывается.
Со всех сторон получалось неправильно. Терпеть, когда тебя бьют — плохо. Отвечать — ещё хуже. Что же делать? Уйти из дома и не возвращаться, пока родители Сельцова не разберутся между собой? Но конфликт-то на этот раз получился из-за меня…
Я оглянулась на отца. Он стоял в дверях, прислонившись к косяку плечом и скрестив руки на груди. Это означало: «мне есть что сказать, но если ты не спросишь, я промолчу».
— Папа, что мне делать?
— Для того чтобы ответить на этот вопрос, нужно уяснить суть проблемы.
— И в чем же она?
— В том, что ты, даже находясь в другом теле, по-прежнему смотришь на мир со своей колокольни.
— А можно это делать ещё как-то?
— Конечно. Я тебя этому всё время пытался научить, но, видимо, рано было. Вот смотри: есть дом. Обычный, двенадцатиэтажный. Он хороший или плохой?
— Он же не живой. Он никакой.
— А если в этом доме живет, например, Машка? Вот ты идешь в магазин, задумалась, вдруг видишь Машкин дом. Что ты чувствуешь?
Я как будто увидела этот дом, и неожиданно для себя заулыбалась.
— Вот, — кивнул папа, — ты уже понимаешь. А теперь представь, что этом доме живут мальчишки, которые тебя обзывают, или кусачая собака.
— Тогда дом плохой, — кивнула я.
— Это мы с тобой через простейшую призму рассмотрели — через человеческий фактор. А может быть дом хорошим сам по себе? Как здание?
— Конечно. Если у нас в нём квартира. Или магазин продуктовый.
— А плохим?
Здесь пришлось немного подумать. Папа смотрел на меня, прищурившись, и подбадривающее улыбался.
Игорь-я не вмешивался. Смотрел куда-то в стену, как будто ему не интересен разговор.
Я сказала:
— Если дом проход удобный загораживает. Или если деревья вырубили, чтобы его построить.
— Браво. А может ли дом быть хорошим или плохим с эстетической точки зрения?
— Ага. Если красивый, то хороший. А если некрасивый…
— Стоп, стоп. Это слишком просто. Может ли некрасивый дом быть хорошим с эстетической точки зрения?
— Нет! Хотя… Если он закрывает что-то совсем ужасное. Кладбище или помойку.
— Отлично. Видишь, сколько точек зрения мы нашли, рассматривая самый обычный дом? А человеческие отношения ведь намного сложнее. Вот ты говоришь — отец Игоря тебя обидел. Почему ты так думаешь?
— Потому что мне плохо!
— А ему хорошо? Он остался радостный?
Я вспомнила, как ворочалось на полу стонущее тело.
— Нет. Ему тоже плохо.
Неожиданно вмешался Игорь-я. Добавил с тем же отсутствующим видом:
— И маме.
— Значит, с их точки зрения всех обидела ты, — подвёл итог папа.
— А кто прав-то?
— А в случае с домом кто прав? У кого живёт там любимая девушка или заклятый враг? Кому удобно стало ходить за хлебом или неудобно выгуливать собаку? Дом один, а мнений — вон сколько.
— Получается, правды на свете нет? Нет понятий «хорошо» и «плохо»? Зачем нас тогда с малышового возраста этому учат?
— Человек так устроен, что его понятие истины зависит от взглядов. И поступки тоже. Люди долгое время считали, что строить храмы — хорошо, и строили их. Потом придумали, что церкви и вера — плохо, и стали храмы разрушать. А теперь опять считают, что храмы и религия — хорошо.
— А на самом деле как?
— Да нет такого понятия — на самом деле! Есть «хорошо для меня», «хорошо для кого-то», «хорошо для страны». Если первое и второе совпадают, человека называют «альтруист». Если второе и третье, получается патриот.
— А все три совпадать не могут?
— Это древняя мечта философов — «золотой век», когда все люди будут и альтруистами, и патриотами. Но до этого далеко, потому что большинство живет в парадигме «хорошо для меня».
— И как такие люди называются?
— Эгоисты.
Я подумала и спросила:
— Папа, мне показалось, или ты только что назвал меня эгоисткой?
— Ну, ты же умеешь учитывать, что хорошо для мамы и меня? И Машкины интересы тоже принимаешь во внимание?
В этом чудился какой-то подвох. Вроде всё правильно, но хитринка в папиных глазах не исчезала. И я сообразила:
— Но этого мало, правда?
— Правда. Нужно уметь поставить себя на место другого всегда, даже если человек тебе не нравится.
Я вспомнила Тихонова.
— А если он придурок? Гад, моральный урод?
Папа улыбнулся:
— Это с твоей точки зрения. А с его?
Я попыталась представать, кем считает себя Тихонов, и не смогла. Но вряд ли он согласится с моим мнением, это верно.
А папа сказал:
— Открою тебе страшную тайну: каждый человек для себя хороший.
— Даже маньяк?
— А маньяк — особенно. У него наверняка есть объяснение, почему он нападает на людей.
