Черное пятно исчезло. Оставшись в одиночестве, Силлус вдруг почувствовал себя древней развалиной. Мыслимо ли — две с половиной тысячи жизненных сроков! Они будто повисли на его плечах тяжелейшим грузом. И не было иного способа сбросить с плеч эту тяжесть, кроме как… попытаться.умереть. Именно попытаться — Силлус прекрасно понимал, что исправление ошибок не обязательно прервет круг, в который попал Техноэргус, но попробовать стоило. Наступил момент, когда вычислить ничего нельзя и следует действовать путем эксперимента. А если честно — наугад. Он медленно поднял руки, запрокинул голову и произнес длинный цифровой код доступа на уровень Управления. Потоки энергии закрутились в упругую воронку и переместили инженера в сверкающий черными глянцевыми стенами кубический зал.
— Да будет так, — прошептал Силлус. — Сделать поправку на резервную копию Энергополя пришел я сюда. Рассчитай мне новый вариант, главный эрг ловушки многомерной.
Ответа не последовало. Главный процессор капкана не был обучен говорить. Он управлял судьбами миров молча. И без эмоций. Ведь он был только машиной…
…Более сильную вспышку Сергей Павлович не мог себе и представить. Крейсер уходил из опасной зоны на скорости разгона, почти в половину световой, но всё равно оказался слишком близко к эпицентру вспышки. Яркий золотой свет обогнал корабль и умчался в пространство. Князь невольно взглянул на дисплей. Фотонный анализатор показывал какую-то ересь. Если ориентироваться на его показания, получалось, что свет вспышки двигался со скоростью втрое выше положенной. Прямо, как вещество Рубежа с «нелинейными свойствами» во время Катастрофы. Между прочим, позже именно из «золотых» коконов «сверхскоростного» вещества вылупились метаморфы. Тревожное совпадение. Преображенский снова взглянул на обзорный экран. Светофильтры трудились вовсю, но центр вспышки — там, где предположительно остался Дворец Технического Совета — горел ярче солнца над Меркурием. Однако чрезмерно яркий свет стал не самым главным неудобством. Гораздо больше Преображенского беспокоил прорвавшийся в подсознание водоворот образов, гудящая мешанина звуков и пронзающие тело тонкие иглы невыносимо болезненных ощущений. Сергей Павлович сосредоточился на образах. Ничего конкретного увидеть он не смог, только разноцветные пятна и быстрые, почти неуловимые серии вспышек. Словно кто-то отчаянно семафорил, призывая на помощь. Преображенский зажмурился. Это не помогло. Пятна не исчезли, хуже того, в сочетании с нарастающим грохотом, они вызвали сильнейший приступ мигрени. Князь подался в кресле вперед, схватился за голову и оперся локтями о колени. Боль трансформировалась в невыносимое страдание. Преображенскому показалось, что время остановилось и уже никогда не пойдет снова. Он сполз с кресла и рухнул на палубу.
На фоне боли водоворот образов, звуков и ощущений померк, но теперь Сергей Павлович отчетливо осознавал, что ему стали доступны новые горизонты восприятия. Это были не звуки, новое явление не имело названия на человеческом языке, но как-то идентифицировать его было необходимо, и Преображенский назвал «звуки» мысленными воплями. Отчаянными мысленными воплями гибнущих хранителей…
…Первополе теряло связи между уровнями, раскалывалось на части, и его фрагменты затягивало в глубокую черную воронку. Раструб воронки занимал всё видимое самому Первополю пространство, а «хвост» ввинчивался в громадный, черный, едва прикрытый тонким слоем «воды» информационного океана глянцевый куб. Однажды князь уже видел этот айсберг. Он хорошо помнил, как угловатая громадина плыла навстречу, когда он заглядывал в сознание сражающегося с ловушкой Эрга. Сейчас капкан не спорил с «младшим братом по крови». Он атаковал врага. И делал это со всей серьезностью, на какую способна послушная, мощная и полностью исправная сверхмашина. Шансов на выживание у врага было мало. Один из триллиона или даже меньше, особенно с учетом его неважного «самочувствия».
Первополе, в отчаянной попытке спастись, призывало на помощь всех своих хранителей, но те, кто находился рядом, и так старались из последних сил, а Наблюдатель его воплей попросту не слышал. Слишком далеко он ушел после своего «отречения». Оставалась одна надежда — что опять вернется Ушедший. И он действительно бесновался где-то поблизости, в пограничном пространстве, на полуразрушенном уровне Забвения. Изгнанник, не простивший Первополю своего двукратного изгнания, но всё равно готовый встать на его защиту. Ведь обижаться на родителей можно сколько угодно, а вот желать им смерти, а себе абсолютного одиночества невозможно даже для такой бездушной сущности, как недоразвитый хранитель. Да и глупо было бы этого желать, ведь с гибелью Первополя Щукин лишался шанса вновь стать когда-нибудь всемогущим Ушедшим. А ему уже до чертиков надоело быть простым смертным. Однако нынешних скромных человеческих способностей господина Щукина не хватало даже на то, чтобы прорваться в зону катастрофы. Ведь что может простой человек, когда дело касается сражений в иных измерениях? Только выжить и посочувствовать проигравшим. Или порадоваться за победителей. Выходило, что в состязании амбиций перворожденных не победил никто из них, а в самом крупном проигрыше оказалось Первополе…
Князь ощутил, что боль уходит. Он взобрался обратно в кресло, утер рукавом холодный пот и снова взглянул на экран. Там по-прежнему полыхал бескрайний пожар, но этот «вид из окна» Преображенского больше не обманывал. Даже в ярком свете полно тьмы и служащих ей демонов. Тьмы проваливающейся в многомерный капкан, а демонов издыхающих, но пока еще весьма опасных. Было ли это предчувствием, Сергей Павлович понять не успел, да и не пытался. «Внутреннее зрение» выхватило из хоровода сияющих пятен одно, наиболее яркое и подвижное. Оно стремительно разрослось и рванулось прямо к нему. Преображенский невольно подался назад, вжимаясь в спинку кресла.
— Тебе конец, нерожденный! — прорычало искаженным мыслеголосом пятно.
Несмотря на обилие новых интонаций, князь узнал этот голос. Он принадлежал Высшему.
— Проваливай! — крикнул князь во всю глотку.
— Ты… уйдешь… вместе… с нами-и-и! — Голос Высшего стал басовитее, а последние звуки и вовсе растворились во всеобщем утробном гуле. Конечно, всё это условно — звуки, гул, голоса — но Сергей Павлович воспринимал их именно так, а потому отвечал вслух.
— Тяжело тебе, хранитель?! Это расплата за всё!
— Расплата… за жизнь… — уже невнятно пробасил Высший. — Месть… Придет… и твое… время… Тебе отомстят… за то, чего ты… не делал… И это… будет… справедливо…
— Иди к черту со своими пророчествами!
Высший не ответил. Князь видел, как обозначающее хранителя яркое пятно постепенно удаляется и, наконец, исчезает в черной воронке. Там, где до него исчезли почти все остальные «пятна» и «кляксы» — хранители и обломки так и не сохраненного ими Первополя.
Превозмогая боль, князь выпрямился и, едва справляясь с крупной дрожью, выключил систему гипердрайва.
— Кибер, мы можем прыгнуть?!
