уши, они обязаны разобраться в этой истории и оградить мальчика от издевательств, а его мать от произвола ее пьяного тюремщика.
– Погоди, малыш… Ты когда в последний раз видел маму? Я имею в виду, до прошлой ночи?
Липка пожал плечами:
– Наверно, с год назад. Папа не велел мне приближаться к двери подвала и сам носил ей еду. Поначалу она бесновалась, да так, что весь дом сотрясался, но потом смирилась, успокоилась, и я больше не слышал ее.
– Ясно… А в какое время отец носит ей еду?
– Да по-разному… Как проспится, так и несет. Да я и не интересовался этим. Можно я посплю?
– Конечно-конечно, спи!- спохватилась Стефка, заметив, что мальчик и впрямь насилу держится. Да и неудивительно, после таких-то потрясений!
– Послушай-ка, Франта,- обратилась она к мужу, едва оба оказались во дворе, – возьми кого-нибудь и посмотри, что происходит в доме – слишком уж дикую историю рассказал малец. Но один не ходи, неизвестно, до чего додумается эта чертова семейка!
Сказав это, Стефка в изнеможении опустилась на скамейку и обхватила голову руками.
– Ох, Франта… Такая семья была у сестрицы – загляденье! Но, видать, слишком многие им завидовали, а глаз-то у людей нехороший… Жить бы им да жить, а тут такая напасть! А мужик-то ее, ты посмотри только, и сам безумным сделался через это. Водка водкой, но нельзя же терять человеческий облик! Зачем он запер ее в подвале, почему не отвез в лечебницу?
Нытье жены наскучило Франтишеку, и он несколько грубовато одернул ее:
– Хватит уж сопли-то размазывать! Неизвестно еще, что и как… Может, мальчишка выдумал все или во сне увидел? Пока не разберемся, нечего сырость разводить.
Однако, видя, что его выговор не возымел действия, он смягчился и закончил уже более миролюбивым тоном:
– Ладно, сиди дома и не высовывайся, да к соседям не бегай, не пускай сплетен, слышишь? А я скоро вернусь.
Дождавшись вялого кивка жены, Франтишек вышел за ворота. Через пятнадцать минут он, в сопровождении соседа Павла и его рослого сына, подошел к дому, где прошли столь по-разному окрашенные восемь лет Липкиной жизни. Небо после обеда затянуло тучами, где-то далеко, в Баварии, уже гремел гром, а псы попрятались по своим будкам, прорицая дождь. Никогда еще Франтишеку этот дом не казался таким мрачным и бездушным; беда, случившаяся с родственницей жены, положила, правда, конец веселым посиделкам и празднествам в тени его сада, но не внесла корректив в восприятие местными жителями самого этого места. Теперь же, стоя перед ведущими во двор воротами, створы которых просели и покривились, он подумал, что и сам дом этот, и его нелюдимый, опустившийся обитатель вовсе не принадлежат их общине, их деревне, в которой и секретов-то никаких нет, кроме тайных абортов…
Поднявшись по скрипучим деревянным ступеням на высокое крыльцо, постучали. Не дождавшись ответа, постучали еще раз, на этот раз с большим вдохновением, так что незапертая дверь приоткрылась, и выпущенный на свободу затхлый запах запущенности заставил пришедших поморщиться – временами появлявшаяся в доме Стефка ограничила свою деятельность заботой о чистоте постели и белья мальчика, и не имела ни времени, ни желания наводить здесь порядок. Что же до отца Липки, так тому давно было все равно – он и не замечал, в какую помойную дыру превратилось их с сыном жилище. В этом запахе было все: копоть камина, вонь пригоревшей, протухшей и прокисшей еды, тяжелый дух слежавшихся тряпок и слезоточивый потяг аммиака, свидетельствующий о том, что пьяный хозяин не всегда добирался до уборной. Было в этом 'ароматном' букете и еще что-то, неуловимое, до тлетворное, чью природу перевозбужденный Франтишек не сразу распознал…
Возникнув на пороге гостиной, грозный крестьянин воззрился на сидящего за заставленным пустыми бутылками столом сгорбленного человека, в котором не каждый смог бы узнать того бравого офицера имперских войск, что еще пару лет назад являлся примером для окрестных мальчишек и причиной тайных вздохов наивных барышень и даже матрон всей округи. Заросшая, обветшавшая тень его самого была теперь живым свидетельством того, какая слабая натура может скрываться за лоском мундира и величественными манерами.
– Где держишь жену?- опуская показавшиеся ему ненужными приветствия, сразу взял быка за рога Франтишек. Его спутники замерли за его спиной, готовые тут же броситься на хозяина дома, вздумай тот проявить агрессию.
Отец Липки медленно повернул голову в сторону непрошенных гостей, не подавая вида, что испуган или встревожен их визитом.
– Жену?- переспросил он тусклым голосом,- ты что же, братец, не знаешь, что она сошла с ума и я отвез ее в Прагу, в лечебницу для душевнобольных?
– Кончай валять дурака, Бертольд! Нам известно, что никуда ты ее не отвозил, а заточил в подвале и мучаешь!
– Да? Ну, так почему бы тебе в подвале и не посмотреть?- язвительным тоном парировал допрашиваемый. – Ступай, проверяй, коли тебе лучше моего известно. Только там никого нет.
– Что значит никого нет? Ты держишь ее там, как животное, моришь голодом и истязаешь! Твой сын рассказал нам обо всем.
– Липка? Ох-хо-хо! Уж кому-кому, а ему-то хорошо известно, кто кого истязал! Ты бы видел его побои, Франта! Уж не думаешь ли ты, старый плут, что это я измывался над ребенком?
– Так ты уже не отрицаешь, что твоя жена в доме?- возликовал Франтишек, полагая, что подловил собеседника.
Тот устало вздохнул и вновь отвернулся.
– Когда-то давно в этом доме и вправду жила моя жена, – он бросил взгляд на висящий над камином, покрытый пылью портрет молодой смеющейся женщины, и сердце его вновь зашлось от боли, – но она ушла, покинула нас с Липкой, а вместо нее здесь появилось чудовище, безумное, злобное, готовое терзать душу и плоть домочадцев и мстить им за несуществующие грехи. Наверное, это существо ты имеешь в виду, Франта? Так я тебя разочарую – и этой бестии нет теперь в доме, она пропала.
– То есть как это – пропала?
– Да-да, пропала,- продолжал хозяин дома, глядя прямо перед собой и словно не слыша реплик расследователя-энтузиаста. – Уж больше года назад. Исчезла. Сгинула.
– Что ты мелешь, идиот?!- не выдержал Франтишек меланхоличной болтовни явно сбрендившего алкоголика. – Как могла она исчезнуть? Кто же тогда нанес ребенку такие… такие повреждения?- Франтишек хотел сказать 'увечья', но слово это показалось ему неподходящим. – Ты же сам только что говорил про побои!
– Я имел в виду те издевательства, что она учиняла над ним до своего исчезновения…
– Но кто же тогда изорвал кожу парнишки когтями? Не дикий же зверь!
– Это я и сам хотел бы знать, Франта.
– Но мальчик утверждает, что это была его мать!
– Значит, он тоже подвинулся умом и галлюцинировал. Я же сказал тебе – бестии здесь нет – она, хвала Создателю, сгинула.
– Но она… она не могла вернуться, пробрать ночью в дом?- продолжал пытать Стефкин муж несчастного, впрочем, без былой уверенности.
– О нет, уверяю тебя! Если бы это было так, я, клянусь, сейчас же повесился бы!
Поняв, что дальнейшие расспросы бесполезны, Франтишек развернулся и, дав знак провожатым следовать за ним, поспешил вниз, ко входу в подвал, чтобы наконец-то рассеять все сомнения.
Однако, как показывает жизнь, нам не всегда следует столь ревностно искать правды, ибо лицо ее порой настолько ошеломляюще неприятно, что лучше бы нам его не видеть. Бог свидетель – не всякая истина, выплывшая наружу, приносит сладкие плоды, и горечь ее 'волчьей ягоды' способна иной раз отравить наше существование на долгое, очень долгое время… Вот и Франта, спускаясь в подвал этого дома, не рассчитывал найти там то, что нашел. Признаться, он надеялся спасти несчастную, истязаемую пьяницей-мужем больную женщину и снискать себе тем самым почет и внимание односельчан, которые
