Я это помню как сейчас:
Нас двое там, в глуши сибирской.
Спирт, конечно, метафора. Да и откуда в деревне спирт? В те времена после семи часов вечера и портвейна, случалось, не купишь. А печь была, это факт. Чугунная печь с котлом, в котором нагревалась вода для отопительной системы.
31 декабря 1976 года истопник бросил в печь последнее райкомхозовское полено, пошел за дровами и пропал. Появился он лишь в новом году, да и то поздним вечером. Сказал, что старые дрова в райтопсбыте закончились, а новых еще не привезли. Но обещают.
Поскольку на улице было минус пятьдесят (можно у синоптиков спросить), отопительная система не дождалась обещанных дров и перемерзла. А заблаговременно слить воду из батарей истопник посчитал ниже своего достоинства.
Все праздники мы с Витей спали обутые и в пальто. На третий, кажется, день от холода разорвало чайник. Потом праздник закончился, появились слесаря с кислородным баллоном в обнимку и принялись резать и менять синюшные трубы. А тут как раз подвезли свежие дрова, и в комнате наступило лето.
Мы с Витей воспрянули духом и решили отметить долгожданную перемену климата походом в местное кафе 'Тополек'. Лучше мы бы туда не ходили! Возвращаясь в гостиницу, Витя остановился прикурить, а я прошел чуть вперед. Поэтому меня забрали в милицию на пять минут раньше, чем Витю. А вот отпустили часа на три позже, чем его: из двух журналистов милиционеры выбрали самого подозрительного.
Пока я им объяснял, что к краже бензопилы из Ярковского ДРСУ не имею ни малейшего отношения, поскольку даже не знаю, что такое ДРСУ, Витя успел поднять на ноги всю редакцию, включая парторга.
– Если через пятнадцать минут Сережу не отпустят, завтра утром нас обоих здесь не будет! – заявил Витя. Это был сильный ход! Найти среди зимы сразу двух корреспондентов представлялось делом практически безнадежным. Меня с сожалением отпустили. А о том, как искали бензопилу, а нашли пару ящиков краденых гвоздей, позже в 'Знамени коммунизма' рассказал наш активный внештатный корреспондент, он же районный прокурор Н.Н. Заремба.
Впрочем, я не об этом.
Прокутив половину расчета, Гена уехал в Москву, а мы с Витей остались. Первый рабочий день начался с того, что нас позвал в гости сельхозотдел. Тему социалистического соревнования между хозяйствами в газете освещали двое: заметно лысеющий корреспондент Володя Ганихин и похожий на бородача-геолога завотделом Сережа Колчанов (2). Ответственный секретарь Александр Федорович нам тоже понравился. Больно уж фамилия у него была серьезная: Дружинин. Потом появился редакционный фотограф Володя Калинин и снял нас на память вместе с сельхозотделом и 'прописной' бутылкой на столе. Надеюсь, что фотография у Володи не получилась.
Да, был еще Серега Козлов, корреспондент-радиоорганизатор с катушечным 'Репортером' на плече, но этот больше для антуража. Просидел часа два за столом, выпил пол-литра и ушел, оглушив нас напоследок Тухмановым в исполнении Ободзинского. Или наоборот, я не помню.
Встречались мы с Козловым и позже, хотя не так часто, как хотелось бы: радиостудия размещалась в районном отделении связи, а туда еще надо было дойти. Серега был парень ничего, крупный на вид, хотя и обремененный семьей и родственниками. Единственный из редакции имел цветной телевизор 'Рубин', что по тем временам была большая редкость. Правда, качество изображения скверное, но что вы хотите? Первая модель! Купил ли Серега вторую – не знаю: не виделись мы уже лет тридцать.
Но все это было вечером. А с утра редактор выдал нам с Витей газетную подшивку и сказал:
– Почитайте, с районом познакомьтесь. Люди у нас замечательные, планы выполняют. Теперь насчет материалов. В четверговый номер есть что поставить, а на субботу надо бы сделать обзор писем, строчек на двести. И про культуру не мешало бы крепенькую информацию отыскать.
– Это мы запросто, – пообещал Витя. – Были бы письма! Ну, и культура, конечно.
– Насчет культуры сами ищите. А письма должны быть. Сейчас почту посмотрю.
Пока Бубнов смотрел почту, мы вышли на крыльцо покурить.
– Как писать информацию, знаешь? Ничего сложного, – успокоил меня Витя. – Берешь какой-нибудь факт и красиво о нем рассказываешь. Только и всего!
– А если я не умею красиво?
– Тогда рассказывай как можешь, – сказал Витя, подумав. – Только не обольщайся, все равно где- нибудь, да соврешь. Или кому-то покажется, что ты соврал. А нет, так редактор поможет соврать. В газете без этого не бывает.
– А если не врать? – спросил я.
На что мне Витя ответил так:
– Тогда готовься всю жизнь ночевать во втором подъезде!..
Худо-бедно, а информацию о местной культуре я написал. Витя слегка ее поправил и велел показать Бубнову.
– Душевно написано, – сказал редактор. – Только ты в одном месте, того…
– Неужели соврал? – ахнул я.
– Ну, что ты, Сергей! Просто ошибся: в нашем Доме культуры Пуртов работает, а ты Пурков написал. В следующий раз проверяй.
Исправил к на т и отнес информацию в секретариат. В субботу я открыл газету и увидел свою информацию на третьей полосе. Я был счастлив и горд. Пока не увидел под информацией подпись: 'С. Чевкун'…
– Мою статью в Костроме как-то раз 'Ксенофонтьев' подписали, ну и что? – успокоил меня Витя. – Фамилия для района новая, незнакомая. И откуда она взялась, не известно. Вот через к и написали. На всякий случай. Я же тебе говорил: газеты без ошибок не бывает. Привыкай. Не ты ошибешься, так кто- нибудь за тебя ошибку сделает.
Сейчас я уже привык. А раньше расстраивался, тем более что мою фамилию искажали часто. То Чивгун под стихами поставят, а то и Чувгуном публично обзовут.
В Литинституте преподаватель П.М. Мовчан (он вел у нас спецсеминар по украинской литературе) однажды объяснил мне:
– Чевгун – это русифицированное Човгун. От украинского 'човгать' – идти, подволакивая ноги. Возможно, ваш дальний предок имел какое-то тяжелое ранение, поэтому и ходил именно так – човгал. Кстати, своей фамилией вы обязаны Запорожской Сечи,- и спросил с интересом: – У вас, конечно, есть родственники на Украине?
Я пожал плечами:
– Возможно. Но мне о них ничего не известно. Знаю лишь, что мой прадед Семен Каллистратович приехал с Украины на Дальний Восток в начале века, перед русско-японской войной. Почти все мои родственники живут в Приморье.
– Ну, если будете когда-нибудь у нас на Украине – попытайтесь узнать насчет своей родни, хотя бы ради интереса. А кого из украинских поэтов, прозаиков вы читали? – спросил Мовчан.
Я добросовестно перечислил Шевченко, Коцюбинского, Украинку, Тычину, Загребельного, Гончара… Вспомнил Натана Рыбака с его историческим романом 'Переяславская Рада', и зря: чуть без зачета не остался.
– Обычный средний роман, – неожиданно холодно изрек Мовчан. – Не понимаю, за что только автору Сталинскую премию дали? А образ Богдана Хмельницкого он вообще исказил, сделал гетмана чуть ли не подданным московского государя…
Порекомендовал мне почитать на досуге Ивана Драча, поставил зачет и отпустил с миром.
В 1991 году я приезжал на три дня в Киев. Не к Мовчану, понятно, а так – посмотреть город, о котором читал у Булгакова. Киев тогда еще не оделся в желто-голубые флаги и не вооружился трезубцем. А русскую речь плохо понимали разве что продавцы магазинов, где свободно лежали на прилавках дефицитные в то время в России стиральные порошки, шампуни, сгущенное молоко… Прошелся по Крещатику, спустился в катакомбы Киево-Печерской лавры. На тихой киевской улочке поднял с асфальта спелый каштан – на память. Увез с собой на Сахалин. Да вот, пожалуй, и все мои тогдашние впечатления.
А о Мовчане я вспомнил лишь много лет спустя, когда искал в интернете дополнительные сведения о
