«Точный расчет, — мелькнула мысль, — с хорошим запасом. Сейчас бы они уже к границе добрались».
Откуда-то вывернулась черноглазая тетка Гапа, нарядно одетая, в цветастой шали, обвивавшей плечи кожушка, почти весело запричитала:
— Проморгала милиция! Ще добре, шо я в шесть не открыла, капут бы людям.
Какой-то укутанный одеялом малыш, с мамкиных рук удивленно таращившийся на огонь, вдруг тонко, голосисто заревел.
Андрей поежился, представив себе взрыв в переполненном избирательном участке. Его терзала смутная вина — надо было все предусмотреть, рядовой же случай. Хотя разве все их пакости разгадаешь?! Стоявший рядом Довбня молчал.
Огонь взял силу, с треском пробиваясь сквозь проломанную кровлю.
Народ уже окружил предзавкома, две девчонки с тетрадками списков испуганно жались друг к дружке, заводские покачивали головами, потягивая цигарки, потом все слегка отпрянули от пахнувшего жара: крыша рухнула, зашипели головешки на тающем снегу.
— Нет худа без добра, — сказал Копыто. — Клуб не клуб, бывшая кофейня, старье. Все равно новый строить. Теперь поторопятся.
— Помолчал бы! — огрызнулся Довбня.
В толпе мужской бас обронил зло:
— Надо же, в людей подгадывали.
— Вот они морды свои и выказали, — громко подхватила Гапа. — Всю войну про демократию толковали. Вот ихняя демократия, дезертиры вонючие.
Толпа будто очнулась, и посыпалось со всех сторон — хлестко, с накипевшей лютостью.
— Люди воевали, а они за спинами народ попугивали.
— Ничего, сами по себе поминки справили, уберег бог людей.
— Завком! — вдруг звонко закричала все та же тетка Гапа и обернулась к толпе. — Товарищи поселяне. А шо нам клуб? Клуб дом, да и то трухлявый. Не в клубе дело, а в нас самих.
Проголосуем на улице, назло врагам! Грицко, чего гармошка мовчить, давай музыку. Девчата, тащите тумбочку, урну зробим, а бюллетени, вот они, у менэ!
Толпа всколыхнулась одобрительным гулом.
— Давай, Гриша, вжарь, шоб не холодно було.
— И стол заодно. Прямо на тротувары поставим. Слышь, милиционер, зараз мы тебя не отпустим, будешь нас охранять, и ты, лейтенант, где твои хлопцы? А ну, танцуйте!
Андрей, неожиданно подхваченный какой-то жарко дышавшей молодицей, все еще видел согбенную старушечью фигуру, поспешавшую по дороге к хутору. После веселья предстояли еще похороны. Не повезло Кольке…
Чуть погодя на улице разливалось уже целых три гармошки, забористая полька гремела в морозном солнечном воздухе, молодежь плясала вокруг кострища, сбоку вытаптывали старики. Чей-то визгливый бабий голос вперебой гармошке охально выкрикивал:
Притащили гигантский самовар, вдоль тротуара развернулась с лотками поселковая буфетчица, и мужики, уже приложившись по случаю праздника, ходили весело. А к урнам все тянулась торжественная очередь с белыми бумажками в руках.
«Все, — подумал Андрей с замиранием, — пора в больницу». И оглянулся на шум мотора. Рядом остановился «виллис» подполковника Сердечкина. А вот и он сам лихо выпрыгнул на снег. Издали еще протянул руку, подойдя, взял Андрея за локоть, и они не спеша пошли к баракам. Надо было доложить обо всем случившемся. Он было открыл рот, но майор, не дослушав, хлопнул его по плечу:
— Все знаю, получил телефонограмму. А этого следовало ждать. — Он кивнул на пожарище. — Ладно, все обошлось.
— Николай погиб.
Подполковник остановился и некоторое время молчал, опустив голову.
— Да, брат, вот тебе — война кончилась.
…Они вошли к Андрею. Гость не раздеваясь присел на табурет. Темное, в белых лучах морщин, скуластое лицо Сердечкина, казалось, хранило легкую грусть, он поднял глаза, в них словно бы промелькнула тень неловкости.
— Ну, рад тебе сообщить… Командир полка вмешался… Словом, не дали тебя прокурорам. — Улыбка тронула губы подполковника, но ни эта улыбка, ни бодрый голос почему-то не обрадовали Андрея, что-то обломилось в нем за последние сутки, затвердела душа. Томящее, тревожное чувство не проходило. — Я уезжаю на родной завод. Аня пока на хуторке, у приятеля на молочке.
«Вот оно. Или еще не все?»
— А полк получил задание — рейд по следам Ковпака, до Карпат. Очистить землю от этой нечисти…
Он уже сообразил, в чем дело, машинально кивал.
— Мне надо в больницу, к Стефе.
— Конечно, само собой… Я тебя не задерживаю.
Вряд ли он знал о ранении Стефы. А может, и знал. А за окном разливались гармоники, трескучие девчоночьи голоса частили наперебой.
— Ну, попрощаемся.
Они обнялись.
— Значит, к вечеру и выезжай прямо в Ровно, там на въезде будет наш регулировщик, покажет штаб. Получишь приказ.
— Ясно…
Они еще немного посидели молча, без слов. Теперь, когда все было позади, к Андрею вернулось знакомое, мучившее все последние дни ощущение приутихшей боли. Он не мог простить Стефке безволия, какой-то овечьей покорности судьбе, обернувшейся бедой. Вот тебе и урок…
«А тебе, — точно жалом кольнуло изнутри. Вонзилось, уже без поблажки. — Степин оппонент, аналитик доморощенный! Сам-то не виноват в том, что произошло? Ах ты, мыслящая натура, великодушный прохиндей».
Он почувствовал, как взялись жаром обдутые ночным морозом щеки.
«Как же ты не разглядел за этим открытым свободомыслием врага?» — «Но ведь он был искренен, вот что сбило с толку». — «Он попросту был слеп в своих откровениях! Ах ты, боже мой, он искал истину, этот волчонок, искал правду, но если цена ей — кровь и страданья, разве не стоит за нею обычный банальный интерес, неосознанная корысть, инстинкт собственника, зверя?» — «Но тогда, что же тогда?» — «Нечего лезть в высокие материи, философствовать, а надо драться — отрешенно, насмерть. И отвечать кровью за кровь? И никуда от этого не уйдешь. Так просто…»
Дмитрий БИЛЕНКИН
ВЕЧНЫЙ СВЕТ
