Гурвич, только доведенные до крайних пределов гиперрелятивизм и сюрэмпиризм могут избавить социологию 'в глубину', как и любую социологию вообще, от бесчисленных ошибок[65].
В данном случае обратим внимание на допустимость обособленного рассмотрения важнейших характеристик движения, какими являются прерывность и непрерывность, что в корне противоречит принципам материалистической диалектики, а также на предпочтительное отношение Гурвича к моменту прерывности и в связи с этим на его утверждение об ограниченных возможностях применения принципа каузальности (причинности) , который неотделим от рассмотрения материи вообще и человеческого общества в частности как существующих в непрерывном движении, в развитии.
Следующий важный элемент сюррелятивизма Гурвича вытекает из его определения социологии как науки, изучающей тотальные социальные феномены в их динамическом состоянии, в их постоянном движении структурализации, деструктурализации и реструктурализации. Это идея о множестве 'социальных детерминизмов', обоснованию которой он посвятил одну из своих монографий — 'Социальные детерминизмы и человеческая свобода'[66]. Эта идея развивается и в последующих его работах. Смысл ее сводится к следующему.
'Социальных детерминизмов', утверждает Гурвич, столь же много, как много и специфических ситуаций социальной реальности. Есть частичные детерминизмы, есть социологический глобальный детерминизм, применимый опять-таки лишь к определенному типу глобального общества. Специфические детерминизмы присущи различным уровням, слоям, масштабам социальной реальности; одни детерминизмы определяют динамику структур, другие действуют в сфере неструктурированных элементов общества. Степень детерминированности явлений меняется в зависимости от состояния прерывности и непрерывности 'уровней в глубину'; детерминизмы одного и того же типа могут меняться местами по степени важности в зависимости от типа глобального общества, от данного состояния динамики социальной структуры и т.д. и т.п.—до бесконечности.
С идеей множества 'социальных детерминизмов' тесно связана трактовка Ж.Гурвичем понятия 'социологический закон', которая логически вытекает из всей его теории и венчает ее. К числу 'ложных' принципов социологической мысли XIX в. Гурвич относит убеждение, что научный поиск должен привести к установлению социологических законов[67]. Если в прошлом, пишет он, считалось, что поиск социологических законов приближает социологию по уровню рациональности к естественным наукам, то сегодня можно утверждать прямо противоположное: чтобы приблизить социологию к физике, следует отказаться от установления законов, по крайней мере если понимать их как 'каузальные законы', т.е. как 'постоянные функциональные отношения между явлениями, которые строго повторяются'. Особую нетерпимость Гурвич демонстрирует к каузальным законам и к закону эволюции. 'Судьба каузальных законов,— заявляет он,—в какой-то мере напоминает свергнутых идолов'[68]. Свое утверждение о неприменимости законов причинности в науках о человеке Гурвич пытается обосновать тем, что в реальную действительность вмешивается сознательная воля человека, а также тем, что здесь всегда имеют место разрыв, интервал, пертурбация между причиной и следствием, исключающие повторение и постоянство. Что касается закона эволюции, то наличие в социальной реальности такого факта, как прерывность, уже якобы ограничивает его действие. Кроме того, здесь каждый 'уровень в глубину', каждая форма социальности, каждый тип группообразования или глобального общества демонстрирует особые, часто противоречивые тенденции, они различным образом комбинируются в зависимости от конкретных ситуаций. Признать реальность закона эволюции - это, по мнению Гурвича, все равно что признать противоестественное, пренебречь элементом прерывности, присущим социологическим типам. Освободив таким образом социологию от 'ложных' проблем, а заодно и от объективных общественных законов, Гурвич предлагал этой науке довольствоваться лишь строго определенным количеством установленных теперь уже им самим детерминизмов: законы вероятности и статистические законы; единичная каузальность; функциональные корреляции и ковариации; регулярности - тенденции; прямая интеграция в ансамбли [69].
Таковы наиболее важные положения социологии Ж. Гурвича, которая стала 'почти братской' для Ф. Броделя. Весь пафос этой социологии подчинен одной цели — переориентировать полностью науки о человеке с проблем всемирно-исторического развития человечества на исследование состояния каждого данного типа общества на определенном этапе его истории. Гурвич хотел бы освобожденную от идеи развития социологию предложить исторической науке в качестве совокупности категорий для определения исходной точки исторического исследования. Что же касается истории, то Гурвич видел ее задачу в том, чтобы, используя разработанную социологией типологизацию, сосредоточить внимание в исследовании исторической реальности на неповторимом, персонифицируя глобальные структуры, конъюнктуры, движения[70]. В какой мере буржуазная историческая наука последовала указаниям Гурвича? С этим вопросом мы переходим к рассмотрению концепции 'глобальной истории' Ф. Броделя.
Бродель придавал важнейшее значение вопросу о специфике исторической науки. Перспективы ее развития, возможность выхода из кризиса он непосредственно связывал с необходимостью всеобъемлющего определения ее предмета. К этому вопросу он возвращался неоднократно практически во всех своих многочисленных трудах[71]. Тем не менее такое общее определение предмета исторической науки в них отсутствует.
Возможно, и в этом проявилась верность Броделя 'завещанию' Блока, каковым стала его 'Апология истории' для всех последователей этого ученого. В самом начале этой работы Блок недвусмысленно высказался против 'длинных и сухих' определений истории как науки. Кто из серьезных тружеников, писал он, обращал внимание на подобные символы веры? Из-за мелочной точности в этих определениях упускают все лучшее, что есть в интеллектуальном порыве. Я имею в виду, пояснял Блок, 'попытки пробиться к еще не вполне ясному знанию, его возможности расширить свою сферу'[72]. Л.Февр в свойственной ему манере высказался еще яснее: 'Любое определение - это тюрьма... Дать определение, найти дефиницию! Но не значит ли это глумиться над историей? Будьте осторожны, мой друг, вы сейчас выйдете за пределы истории. Перечитайте мое определение, там так все ясно!.. Если вы историк, не входите сюда-это область социологии, сюда тоже нельзя - это участок психолога. Направо? И не думайте об этом—это уже география. Кошмар! Глупость! Калечение!'[73]
Может быть, Бродель, следуя наставлениям своих учителей, пытался уйти от прямого ответа? Или для этого были и другие причины? Да и ушел ли он от ответа? Ясно, однако, что представление Броделя, так же как Блока и Февра, о предмете исторической науки приходится 'реконструировать', извлекая его не только из того, что он сказал по этому конкретному вопросу, но и из того, что им сделано, т.е. из всей совокупности его исторических исследований. Не претендуя на исчерпывающее решение этой задачи, попытаемся все-таки подступиться к ней.
'В 'Средиземноморье' я пытался изложить, плохо ли, хорошо ли представить глобальную историю...'[74]
'Можно ли охватить в одно и то же время тем или иным способом историю, которая быстро изменяется, которая обнажает явления и сами изменения этих явлений в их наиболее ярком выражении, и подспудную историю, или, скорее, историю безмолвную, сущность которой в ее скрытости, в почти неразличимости ее свидетелей и участников и которая мало подвержена упорному натиску времени?'[75]
Эти два высказывания Броделя могут быть использованы как отправные точки, как ориентиры в поиске ответа на вопрос о предмете его 'глобальной истории'. Первое из них касается объекта наблюдений историка: его общие пространственно-временные очертания; конкретное содержание этого объекта с точки зрения основных его компонентов; представления о строении этого объекта в плане его целостности, наличия в нем связей, зависимостей и т.п. Второе высказывание касается вопроса о том, что именно хотел бы историк увидеть во всей совокупности характеристик объекта его наблюдений. Чередование событий и явлений в их хронологической последовательности или же и их обусловленность? Только ли состояние этого объекта или же и его развитие? Если и развитие, то в чем его суть, каковы его причины, в каком направлении оно осуществляется?
Разумеется, такое раздвоение одного вопроса о предмете исторической науки весьма условно и не означает необходимости придерживаться жесткой последовательности в этом смысле при анализе взглядов Броделя, но в целях их систематизации и для окончательных выводов представляется оправданным.
К понятию 'глобальная история' Бродель подходил с разных сторон. Он рассматривал его, например,
