оказались и сюжеты, которых не касалась довоенная историография. Вся совокупность проблем, получивших в той или иной мере отражение в журнале, настолько обширна, что охарактеризовать их сколько-нибудь подробно не представляется возможным. Постараемся лишь выделить некоторые из этих проблем, взяв в качестве критерия отбора новые направления, по которым осуществлялись исследования и которые нашли отражение в отдельных публикациях историков школы 'Анналов' в 40 - 60-х годах.
Прежде всего, однако, отметим два момента, выгодно отличавшие журнал 'Анналы' от других буржуазных исторических изданий во Франции и одновременно подчеркивавшие специфику 'Анналов' как исторической школы: 1) открытость журнала для дискуссий, для сопоставлений иногда принципиально различных подходов к научным исследованиям, не прекращающийся на его страницах междисциплинарный диалог; 2) новаторский характер журнала, поиск нетрадиционных для буржуазной историографии сюжетов для научного исследования и оригинальных способов их интерпретации.
Что касается внутри- и междисциплинарных дискуссий, эта сторона деятельности журнала была представлена рубриками 'Дискуссии и мнения', 'Новые границы', 'На стыке наук', которые периодически подкреплялись специальными публикациями типа 'Хроника социальных наук', 'История и социальные науки', 'История и науки о человеке' и т.д. Уже сами названия статей, помещенных под указанными рубриками, свидетельствуют (если даже ограничиться лишь одним из направлений дискуссий) о постановочном характере целого ряда проблем: 'За историю чувств', 'Проблемы и методы истории коллективной психологии', 'История и психология', 'За психоаналитическую историю'[156].
Частыми в 'Анналах' стали и публикации, призванные найти точки соприкосновения, пограничные зоны, а также методы и приемы исследований, общие для истории и других, обычно находящихся на дистанции от нее наук. К таким публикациям относятся, например, 'История и климат', 'История и лингвистика', 'История и социология одежды'[157]. Такой же характер носили многочисленные материалы, характеризующие отношение Л.Февра и Ф. Броделя к социологии Ж. Гурвича, М.Мосса, М.Хальбвакса, Э.Дюркгейма, о чем уже неоднократно говорилось выше. С различных сторон рассматривались проблемы прерывности и непрерывности в связи с историческим познанием [158], возможности применения структурных методов в истории, социологии, экономических науках, в различных философских исследованиях [159]. 3-й и 4-й номера 'Анналов' за 1967 г. были объединены одной проблемой— первобытное мышление', которой продолжительное время уделялось много внимания в журнале в связи с работами К.Леви-Стросса. Некоторые проблемы, вызвавшие особый интерес и наиболее оживленные дискуссии, подвергались затем более детальному разбору, для чего вводились новые рубрики в журнале, такие, например, как 'Религия и общество', 'Сущность и интерпретации (экономического) роста', 'Внеевропейская история', 'История и психоанализ', 'Культура и общество' и др.
Приведенные примеры, которые можно было бы дополнить многими другими, призваны подчеркнуть следующую мысль: различные дискуссионные проблемы, вопросы междисциплинарных связей освещались в журнале представителями самых разных отраслей знания, и их голоса редко звучали в унисон с точки зрения методологической направленности, теоретикопознавательной рефлексии, идейно-политического содержания. И это не досадное недоразумение, а один из основополагающих принципов 'Анналов', без которого сам журнал и стоящая за ним школа утратили бы едва ли не главную свою особенность. Сопоставление принципиально различных подходов, широкие дискуссии, систематическое освещение вопросов о предмете и методах всех наук о человеке, нахождение точек соприкосновения этих наук—все это рассматривалось в 'Анналах' как главное условие развития исторической науки. Руководители журнала, разумеется, не оставались индифферентными к происходящему, выделяли наиболее актуальные проблемы, организовывали дискуссии и принимали в них самое активное участие. Это, как они полагали, создавало необходимые условия, с одной стороны, для определения специфики каждой из наук о человеке и для нахождения ими своей сферы в области истории, с другой—для самоутверждения самой исторической науки, обогащения ее за счет других наук новыми подходами, методами, для выявления общих для всех этих наук точек приложения усилий. В свете рассмотренных выше представлений Ф. Броделя об объекте исторического познания и о способах его научного исследования подобная ориентация журнала представляется глубоко обоснованной.
Новаторство журнала неразрывно связано (если не прямо вытекает) с дискуссионностью на стыке наук. Широта научного воображения, нахождение оригинальных сюжетов для исследования и разработка новых способов их интерпретации вряд ли были бы возможны в условиях корпоративной замкнутости, без живого интереса ко всему, что творится в соседних с историей 'угодьях'. Новаторство 'Анналов' — тема также весьма обширная и достойная специального рассмотрения. Перечень одних лишь направлений, в пределах которых можно было бы установить целый ряд инициатив, принадлежавших 'Анналам', выглядит весьма внушительно. Ограничимся лишь наиболее характерными из них. Это условия материальной жизни, история семьи, историческая демография, а также все, что объединяется понятием mentalité,-история умонастроений, чувств, психологии, история без письменности (устные сказания, легенды, саги), новые типы исторических источников и совершенствование способов их анализа.
Но новаторство журнала связано не только с новой проблематикой. За новыми проблемами стояли живые историки. В публикациях А. Дюпрона, Ж. Дюби, Ж. Ле Гоффа, Р. Мандру и других получило дальнейшее развитие и обоснование, например, весьма важное положение М. Блока и Л.Февра о том, что мысли, восприятия, переживания людей, живших в ушедших от нас в далекое прошлое эпохах, не должны восприниматься, оцениваться в современных категориях и привычных нам понятиях, не должны модернизироваться с позиций второй половины XX в. Нам представляется, что такой подход вполне научно обоснован, и было бы неправомерно отвергать его, проводя искусственную параллель между распространенными в начале XIX в. призывами о необходимости 'вчувствоваться', 'вживаться' в исследуемую эпоху и позицией школы 'Анналов'. В подходе 'Анналов' заключен прямо противоположный смысл: мысли и чувства людей в любое время отражали степень овладения человека природой, они так же реальны, 'действительны', как и любые другие факты, явления, события, и в силу этого должны постигаться не умозрительно, а строго эмпирически. Следовательно, историческая наука должна располагать соответствующим инструментарием для научного исследования этой области человеческого прошлого. В этом направлении журналом сделано многое. В качестве примера укажем на опубликованную в 1960 г. интересную статью Ж. Ле Гоффа 'Время клирика и время купца'[160], в которой раскрывается способ решения трудной проблемы - дифференцированного в зависимости от социального положения людей воссоздания представлений о времени в период средневековья. На этой основе стали возможными более обобщенные выводы о продолжительном и сложном процессе перехода от 'магического' способа мышления к рациональному. Ж. Дюби в 1958 г. опубликовал в 'Анналах' статью с интригующим названием 'Феодальный строй? - Средневековое мышление'[161] И хотя эта статья спустя некоторое время была подвергнута обоснованной критике в тех же 'Анналах', в ней также был поставлен сложный в научном отношении вопрос о соотношении умонастроений с социальными, экономическими и политическими условиями. К проблеме умонастроений в конкретную эпоху историки 'Анналов' подходили и с других сторон: история мышления и искусство, чувственные восприятия и названия книг, издаваемых в определенную эпоху, и т.п.[162]
Характерными для 'Анналов' в рассматриваемый период стали специальные выпуски-два номера журнала, объединенные одной темой и издаваемые как одна книга. Один из специальных выпусков 1972 г., названный 'Семья и общество', представляет большой интерес не только как типичный пример такого рода изданий; по нему можно составить определенное представление о журнале в целом, в том числе и о его нетрадиционном подходе к исследованию отдельных проблем [163]. В общем введении к этому выпуску говорится о том, почему традиционная историография никогда не рассматривала семью как один из возможных способов генерализующего объяснения общества в целом, а видела в этом институте своего рода шлак исторической реальности, задерживающий движение и недоступный истории; если историки и обращались когда-либо к вопросам, касающимся семьи, то лишь затем, чтобы извлечь информацию анекдотического характера или в лучшем случае с целью создания биографических хроник. По мнению редакции журнала, это вовсе не означало, что традиционная историография, поглощенная историей государств и наций, была безразлична к той роли, которая принадлежала в государстве семье. Напротив, это можно объяснить лишь чрезмерным почтением к государству и нежеланием подвергать критическому анализу то, что имело непосредственное отношение к системе ценностей и функционированию буржуазного общества. Но жизнь есть жизнь, она обнажает постоянные столкновения интересов
