грамм рискну твоей жизнью? Или что я «отсиживаюсь в сторонке»?
— Письмо подписал коллективное?
— За кого ты меня принимаешь? Это же массовая глупость! Ты ведь мои пристрастия знаешь: я люблю нехоженые тропы.
— Так что ты сделал? Вадим, отвечай!
— Нет, солнышко. Не расскажу. Пока не расскажу. Потом обещаю. Но мы никуда не поедем. Все! Закончили. Давай спать.
Вадим уснул быстро. А Лена проворочалась в постели часа два. Фантазия рисовала страшные картины будущего их семьи. Хотя, конечно, Вадим беды не допустит…
Глава 20
В три часа ночи Председателю КГБ СССР, всемогущему Крючкову доложили сразу несколько плохих новостей. Первая — группа «Альфа» отказалась идти на штурм Белого дома. Приказа никто так и не отдал, но «свои люди» сообщили достоверно: если приказ поступит — он выполнен не будет.
Вторая новость — воинское соединение с бронетехникой под командованием какого-то генерала Лебедя готово перейти на сторону смутьянов, собравшихся вокруг штаба Ельцина. Боезапаса у них, конечно, нет, как и у всех войск, введенных в Москву, но психологически это будет сильный удар по ГКЧП.
Третья новость — у Белого Дома, помимо толпы интеллигентов, студентов и сумасшедших старушек, появились две группы людей с оружием, представляющие серьезную опасность. Подмосковный ОМОН и люберецкая братва. Как они могли оказаться в прямом и в переносном смысле «по одну сторону баррикад», никто объяснить не мог. Ясно только одно — бескровного взятия Белого дома силами, контролируемыми ГКЧП, уже не будет.
Крючков поехал к Янаеву. Язов и Пуго находились уже там. Павлов, сообщили, с гипертоническим кризом валяется дома. Перед отъездом с Лубянки Крючков распорядился выяснить, как это произошло, что вмешались люберецкие бандиты. И еще: есть ли способ крепко надавить на Руцкого, какого-то летчика, героя Союза, возглавившего оборону Белого дома. Если удастся его быстро дискредитировать, — можно, объединив его с люберецкими, выставить всю историю совсем в ином свете. Криминальный мир — против законной власти. Конечно, в эту историю не вписывались подмосковные милиционеры, но о них не грех и промолчать. До поры до времени, а там — разберемся.
Начали совещание. Янаев был растерян. Да что там растерян — в панике. До того дошло, что даже ему, Крючкову, бросил: «Во что вы меня втянули». Пуго, чистоплюй Пуго, сидел отстраненный и молчал. Никогда Крючков не мог понять, что на уме у этого «латышского стрелка».
Основная проблема — Язов. По-солдатски прямой, уверенный в себе маршал с самого начала операции говорил, что приказа открыть огонь он не даст ни при каких обстоятельствах. И сейчас тупо, как баран, стоял на своем. Ни договориться с ним, ни переубедить, ни надавить — невозможно.
Одна мысль не давала покоя Председателю КГБ — почему он не сделал все сам? Ведь в охране Горбачева были свои люди, верные и надежные. Есть, давно есть проверенные столетиями методы «освобождения трона». Какого хрена он — самый могущественный человек в стране стал миндальничать и играть в законность? Нет никакой законности, есть власть и воля. А нет воли, нет и власти! И законности, разумеется, не будет никакой.
Янаев что-то бубнил дрожащим голосом. Все молчали, кроме Язова, как автомат повторявшего, что приказа открывать огонь он не даст. Крючков понял — провал. Полный провал. Мысль о том, что теперь будет с ним самим, мелькнула на секунду и тут же ушла. Не это главное. Он доподлинно знал, какие настроения гуляют в республиках великого СССР, поэтому знал и главный результат провала: его страна скоро исчезнет с карты мира. То, чего больше всего боялись, то, что хотели предотвратить, получается, сами же и подтолкнули. Сами и спровоцировали.
Крючков вспомнил слова своего самого любимого поэта, Александра Галича: «Начал делать — так уж делай, чтоб не встал!»
«Ну почему такие люди не на нашей стороне?» — грустно удивился председатель ГКБ и переключился на мысли о внучке. Последние несколько лет это был единственный эффективный способ привести в порядок нервы.
Лену с Вадимом разбудила Илона Соломоновна. Было восемь утра. Не такая уж рань… Но вид запыхавшейся, с покрасневшими глазами мамы испугал не на шутку.
— Анна Яковлевна умерла! Приходите. Машу подготовьте, — выпалила Илона и трусцой, как-то очень смешно и неловко, затрусила назад к калитке.
Весь день двадцать первого августа прошел в суете. Вызов милиции, скорой, организация похорон, место на кладбище, обзвон оставшихся в живых друзей и приятелей Анны Яковлевны, — все превратилось в какую-то полосу для бега с препятствиями…
Все хлопоты в основном выпали на долю Вадима. Лена поймала себя на мысли: «Анна Яковлевна спасла Вадима. Не умри она, он бы точно опять уехал на свою „нехоженую тропу“! Есть все-таки Бог на свете!»
Михаил Леонидович вышагивал по участку, на ходу безучастно отвечая домочадцам на их вопросы. На минуту остановился около Илоны, сказал: «Все, мама умерла, детство кончилось!» При других обстоятельствах, наверное, такая фраза из уст человека под семьдесят прозвучала бы довольно смешно, но Илона только расплакалась. Она понимала, что Миша имеет в виду.
Машка, отревевшись с утра, потом весь день просидела в комнате. Это была первая смерть вот так, рядом. Совсем рядом… Она испугалась.
Владимир Ильич слушал «Эхо» и раз в час, когда заканчивались новости, шел к Осиповым отвлечь Михаила Леонидовича последней информацией. Тот брал себя в руки, старался слушать внимательно, даже включался в обсуждение вариантов развития событий. Но через несколько минут начинал отвечать невпопад, уходил в собственные мысли, и Владимир Ильич снова убегал к себе к работающему приемнику.
К вечеру стала поступать информация сначала по радио, а потом и от проснувшегося от информационной спячки телевидения, что за Горбачевым вылетел самолет. Что он жив и здоров. Что вот- вот будет в Москве.
Из приемника вырвался восторженный крик: «Путч провалился!» Один из журналистов произнес невероятное: «Это конец Советской власти! Победила демократия!»
Лена шепнула Вадиму:
— Как все символично — Анна Яковлевна умерла вместе с властью, которой служила всю жизнь.
— А может, та ее и убила? — Вадим тоже шептал, чтобы никто на террасе не слышал их разговор. — Не будь путча, сердце бы еще стучало.
Эльза Георгиевна утром и в первой половине дня пребывала в почти неприлично радостном возбуждении. Вот, она жива, а вечная противница, к тому же младше нее, уже умерла. Но к обеду настроение рухнуло. Она осталась одна. Говорить не с кем. Молодым не до нее. С ними нечего вспомнить. А что у нее осталось в этой жизни, кроме воспоминаний?..
К вечеру Эльза Георгиевна, уже не переставая, плакала. «Я — следующая! Я — следующая!» — стучало у нее в голове. Ей было страшно…
Диким диссонансом траурному полушепоту и полумраку в доме звучали голоса и музыка из телевизора. Репортажи с улиц, из других городов, знаменитые люди в студиях, казалось, вся страна ликует.
В середине дня Вадим добрался до ближайшего телефона-автомата и позвонил в офис. Новостей никаких. Предупредил, — ни сегодня, ни завтра его не будет. Перед тем, как попрощаться с секретарем,
