покинуть родину из-за… э-э… семейных неприятностей.
Лайам перевел взгляд на огромный живот Инес. Семейные неприятности… Понятно.
— Ты прав, — продолжала Марисала. — Я действительно подумала, что ты захочешь нанять их на работу. Инес хорошо готовит.
Гектор сидел, мрачно уставившись в стол, и на его смуглом лице ясно читались стыд и досада. Лайам понимал его. Он на собственном опыте знал, как нелегко принимать милосердие.
— А вы, мистер Перес, — прямо спросил он, — чем занимаетесь?
— Я художник. Пишу пейзажи.
Лайам кивнул. Пейзажист. Если Марисала добьется своего, Лайам станет первым человеком в доме, имеющим личного художника. Интересно только, какие пейзажи будет рисовать сеньор Перес?
— Когда вы ждете ребенка?
— Они не уверены, — заговорила Марисала, — но, по-видимому, через неделю-две.
Лайам снова кивнул и отхлебнул кофе.
Марисала смотрела прямо на него, и уголки рта ее чуть вздрагивали в улыбке. Она чертовски хорошо знала, что Лайам не вышвырнет на улицу женщину, которой через неделю рожать!
— Я подумала… понимаешь, у тебя здесь столько места…
Он бросил на нее взгляд.
— И ты, конечно, уже показала Пересам, где они будут жить?
Марисала рассмеялась, но взгляд ее оставался прямым и серьезным.
— Совершенно верно. Так я и сделала. Так ты согласен? Или мне придется умолять тебя на коленях?
Этой ночью, во сне, она тоже умоляла, но совсем о другом… Лайам не мог оторвать от нее взгляда, словно тонул в глубинах ее темных глаз…
— Нет, — тихо ответил он. — Я не заставлю тебя умолять на коленях.
Он сел за стол напротив Гектора.
— Мистер Перес, боюсь, пейзажист мне сейчас не нужен. Но вашей жене не помешает помощник. Ей скоро рожать, и я не хочу, чтобы она по много часов простаивала у плиты. Так что скажите мне честно, умеете ли вы готовить?
— Тебе вовсе не обязательно идти со мной, — заявила Марисала.
Лайам фыркнул.
— Шутишь? Один Бог знает, сколько народу ты приведешь с собой, если отпустить тебя одну!
— Очень смешно!
— Я серьезно, — ответил Лайам, но, не выдержав, улыбнулся.
Марисала пыталась не реагировать на его улыбку — но сердце у нее так и запрыгало. Она давно знала: против улыбки Лайама Бартлетта устоять невозможно!
Если бы Марисала не знала, что он плохо спит, не может писать, боится подвалов и лифтов, она решила бы, что он давно забыл о прошлых испытаниях.
Лайам был невероятно красив.
Сегодня он надел шорты и пеструю рубашку с короткими рукавами. Марисала то и дело косилась на его длинные загорелые ноги, покрытые едва заметным золотистым пушком. Шрам под левым коленом был еле заметен, и посторонний наблюдатель мог бы принять его за результат спортивной травмы или аварии — но никак не за след пули. Вьющиеся золотистые волосы и вечные темные очки придавали Лайаму вид «плакатного» американца — здорового, счастливого и беззаботного.
Только Марисала знала, что спина его под рубашкой изборождена глубокими шрамами — следами плетей «демократической» тайной полиции.
Они спустились вниз, и Лайам открыл дверь, пропуская Марисалу вперед. Проходя мимо, она ощутила легкий запах одеколона — чистый, терпкий, свежий.
В ответ Марисала придержала дверь, ведущую наружу. Только что прошел дождь, и яркое летнее солнце отражалось в лужах, озаряя бостонские улицы радостным светом.
— Да, я забыла тебе сказать. Когда ты был в душе, кто-то позвонил: включился автоответчик, и я невольно услышала сообщение. Звонила женщина по имени Лорен.
Марисала старалась говорить беспечно. Как ни в чем не бывало. Чтобы Лайам, упаси Боже, не подумал, что ее интересуют его отношения с неизвестной женщиной!
«Привет, Ли, — начала эта Лорен низким, хрипловатым голосом. — Это я, Лорен. Нам надо поговорить. Позвони мне сегодня вечером. А еще лучше — может быть, заедешь ко мне около девяти? Пока».
— Спасибо, — ответил Лайам. И больше не сказал ничего.
Но Марисале нужно знать!..
— Это твоя подружка?
Лайам повернул голову. Темные очки надежно скрывали его взгляд.
— Да, — ответил он, — это моя давняя подруга.
— Ты с ней спишь?
— Ну вот! — укоризненно воскликнул Лайам, останавливаясь посреди тротуара. — То самое, о чем писал Сантьяго! Марисала, таких вопросов не задают. Мои отношения с Лорен Стьюарт тебя совершенно не касаются.
Лорен Стьюарт. Вот как зовут «подругу» Лайама! Судя по голосу, она настоящая леди из Новой Англии — высокая стройная блондинка, со вкусом одетая и невероятно женственная. У нее есть все то, чего не хватает Марисале… И вдруг девушка ощутила жгучую зависть.
— Меня не касается твоя жизнь? Прости, мне казалось, что мы друзья.
— Так и есть. Но запомни, Марисала, даже в разговоре с другом нельзя ляпать все, что придет в голову!
— Я не «ляпаю все, что придет в голову». Я задала вопрос, на который действительно хочу знать ответ! Если помнишь, амиго, я несколько недель выносила за тобой судно! По-моему, после этого я вправе задавать самые интимные вопросы.
— Не уверен.
— Две недели самое меньшее!
— Я говорю не о судне, а о бестактных вопросах. Над этим тебе и нужно поработать; и, пожалуйста, начни тренироваться со мной.
— Но в джунглях…
— В джунглях мы жили иначе, чем сейчас. Вспомни, Мара, тогда мы делили все — даже после того, как я начал выносить горшок сам. — Он сдвинул очки на нос и попытался выдавить из себя улыбку. — Еда, белье, одежда — все было общим.
Действительно, тогда они делили почти все — кроме того, о чем мечтала Марисала. Лайам не замечал ее молчаливых просьб о любви и ласке, в которых так нуждалась слишком рано повзрослевшая девочка. Ночь за ночью они проводили под крышей тесной хижины, и ночь за ночью Марисала молила Бога о том, чтобы Лайам ее хотя бы поцеловал! Как хотела она, чтобы он хоть на миг унес ее прочь из мира боли, страха и ненависти…
Но этого он не сделал.
Конечно, ей было только пятнадцать; она была невинна и неопытна, как ребенок. Она еще не знала, что такое любовь между мужчиной и женщиной. Если бы знала, наверно, сумела бы уговорить его разделить это чудо с ней…
— А эта Лорен красивая? Или об этом тоже нельзя спрашивать?
— Можно. Она очень красивая женщина.
«Женщина». Лорен для него — женщина, а Марисала — нет. Он сам сказал, что смотрит на нее как на
