- Да почему ты так уверен?
- Уверен.
- Хорошо. Когда у Поля началась падучая, ты ведь сразу ушел?
- Сразу.
- А ну-ка вспомни. О чем вы с Ипполитом Матвеевичем переговаривались в прихожей?
- Зачем старый дурак при всех ляпнул.
- А потом, — перебил Петр Романович во внезапной вспышке озарения («не ко мне она пришла». «Уверен!»), — потом ты вышел на площадку. — оборвал фразу на взлете, уловив внезапный «новый» испуг в черных глазах.
- Вышел. Ну и что?
- И позвонил в нашу дверь, — закончил Петр Романович интуитивно, но уверенно — и Игорь попался:
- Старик слышал?.. Она не открыла.
- Да ну?
- Она спросила: «Кто там?» А я сказал — через дверь! — что все всем известно. А она: «Иди к черту! Я не к тебе пришла».
- К кому?
- Не выдала. И дверь не открыла. Не открыла, Петр!
- А зачем ты ее предупредил?
- По старой дружбе.
- По старой дружбе, Игорь, я у тебя прошу три дня свободы.
Ямщиков молчал.
- Потом можешь докладывать следователю о подозрениях брата насчет меня.
Наконец отозвался:
- Три дня живи.
- Я тебя убедил?
- Не ты.
- А кто?
- Это уже моя тайна.
23
Опасный разговор (Петр Романович чувствовал, что ходит по краю. признания? нападения?) был прерван приходом адвоката. Игорь поспешно покинул сцену, обменявшись с хозяином торопливыми репликами в прихожей: «Даю тебе сроку до воскресенья». — «Спасибо. Ты остаешься в Москве или уезжаешь?» — «Я буду в Завидеево».
Дядя покуривал на диване.
- Петруш, ты жутко разволновал нашего деда.
- Переживет полковник. Он опознал свои розы.
- Их теперь на каждом углу можно купить. И переть в такую даль, чтобы срезать.
- Это сделал не Павел.
- Неужели он? — удивился адвокат, кивнул на дверь.
- Он. Мне в назидание. — Петр Романович подошел запереть галерейку.
- Ох, не надо! Не помню такой жары, задыхаюсь.
- А я живу, как в проклятом лабиринте. Проникают сквозь стены, сквозь стекла, подслушивают, подглядывают…
- Кто, Петр?!
- Никто. Такое ощущение. Да не смотри так, не схожу я с ума. Враг попался сильный.
- Ты догадался!
- Я в пути. — Философ помолчал, собираясь с духом (музей императора Павла!), предложил: — Пошли в папину комнату.
- Мне там страшно, — признался дядя в унисон, доверчиво, как ребенок. — Еще со смерти Романа. да что я — раньше! Как она лежала в желтых цветах. Ладно, если ты настаиваешь.
- Переместились на отцовскую кушетку. Розы в полумраке отливали золотом..
- Ты их не выбросил?.. Петр — ты феномен, свидетельствую как профессионал, меня даже пугает твое хладнокровие. Если б я неожиданно увидел здесь тело Павла, официально скончавшегося много лет назад, точно помешался бы.
- Я на последнем пределе, — признался Петр; он никому не говорил, но осознавал, что именно брат, попросив в том единственном письме молитвы, дал ему великую защиту от бесов безумия. Вдруг померещилось (как тогда в пятницу), будто качалка перед ним чуть-чуть покачивается. И спасаясь от галлюцинации, он произнес непроизвольно: «Там нечто лежало. Потом. Сначала не лежало, а потом в крови…'
- Петр! — дядя испугался. — Петр, опомнись!
- Я цитирую Подземельного. Дядя Жень, качалка не качается?
- Нет.
Адвокат взял его за руку, крепко сжал, так крепко, что племянник руку вырвал.
- Я знаю, знаю, каково быть безвинно обвиняемым, иногда приходится влезать в его шкуру. Для защиты. Мы справимся, Петруша.
В который раз за эти дни Петр почувствовал приближение слез и был бы рад, если б они пролились наконец, освободив душу от недоумения, гнева и ужаса (эти три составляющих как будто и вырабатывали энергию его действий). Но слезного дара (дара любви) ему не было отпущено.
- О чем ты говорил? Что где лежало?
- Господи, я был глух и слеп, принимая его слова за пьяный бред! «Глянь, коврик под качалкой вместо лужи крови», — он сказал. И дальше: «Я все помню. Там нечто лежало. Потом. Сначала не лежало, а потом в крови.» Тут я в раздражении перебил его. Я тоже помню: юное оскаленное в мертвой гримасе лицо, цветы кругом. Я нагнулся. по-моему, ничего там, кроме цветов, не лежало. Впрочем, не ручаюсь, я в такой шок впал.
- А коврик?
- Его позднее твоя жена перенесла. Он вот тут, возле папиной кушетки раньше обретался. Ольге казалось так уютнее.
- Что — нечто? — перебил нетерпеливо адвокат. — Орудие убийство?
- Да вдумайся же в текст! Сначала — не было, потом — появилось. Кто-то «нечто» подложил. Но орудие убийства не нашли, свалили на зайца. — Логический ход мыслей внезапно сбился другой цитатой: «У меня орудие убийства. кровь на мертвой голове». — Дай закурить.
- Кончились. папиросы кончились, — пробормотал дядя с отчаянием. — А я в тот жуткий момент и не заглянул под качалку, я ничего такого не заметил!
- Выходит, «нечто» подложили, когда вы ушли с медиком. Ты нашу входную дверь закрыл?
- Хоть убей, не помню!
- Точно, кто-то захлопнул! Помню, я ключом отпирал, когда милиция приехала. — Петр Романович оседлал, так сказать, логику. — Значит, Подземельный там крутился и заметил нечто.
- А что, органы не заметили? — возразил адвокат. — Если возле головы убитой лежал некий предмет в крови, то его внесли в протокол. Экая, подумаешь, тайна! Попрошу Антона Антоновича поднять архив.
- По идее, он должен был это уже сделать.
- Время нынче не «идейное», — проворчал Евгений Алексеевич, — подгонять их надо и подгонять. Завтра я свяжусь, добьюсь и сообщу тебе. Я что хотел. А! Чего это Игорек так нервно отсюда вылетел?
Петр вкратце объяснил. Адвокат тотчас загорелся.
