Галина доехала до дома без происшествий, в зеркало заднего вида она видела, что синяя шестерка, держась на расстоянии, следует за ней. Галина поднялась на третий этаж, открыла дверь своей квартиры и, не зажигая свет на кухне, окно из которой выходило на проезжую улицу, слегка отодвинула занавеску, прижалась к стеклу. Внизу, на проезжей части, немного не доезжая до ее подъезда, стояла синяя шестерка недалеко от фонаря уличного освещения. Галина включила и через несколько секунд выключила свет. Через минуту, когда она снова посмотрела на улицу, машины уже не было. Они даже знают ее окно! А может, за рулем был Павел? Галина улыбнулась, на душе было спокойно и уверенно, несмотря на происшествие на перекрестке.
- Счастливого пути, товарищ капитан, - шепотом сказала Галина и снова улыбнулась.
- 28 -
Дни пошли однообразно. Времени всегда не хватало: завтрак, обед, ужин. Ежедневные проблемы. Виктору нравилось на пищеблоке, и эта постоянная загруженность, необходимость ежедневно принимать десятки решений отвлекали от мыслей.
- Мыслей у осужденного должно быть две, - сказал как-то на утреннем построении начальник отряда Селезнев, - хорошо работать и хорошей работой заслужить скорейшее возвращение домой.
Наверное, он прав. Но сущность человеческого сознания не может по команде перестроить свои мысли, свою психологию. Когда еще один день заканчивался, все перемыто, все приготовлено на будущее утро, Виктор часто задерживался один на пищеблоке. Писал стихи или просто сидел, размышлял, как говорил он сам себе. Времени на стихи было много, но иногда днем, во время работы, в голове рождалось четверостишье, и потом, вечером, оставшись один, Виктор развивал эту мысль.
Стихи почти всегда были грустные; вернее, грустные лучше получались. Удачные стихотворения на взгляд Виктора он записывал в специальную общую тетрадь, которую назвал 'Голос за стеной'. Разлука, ожидание, наверное, в местах лишения свободы - это главная тема и основные мысли всех осужденных. Только очень часто, наверное, по стечению обстоятельств бывшие осужденные, оказавшись на свободе, все быстро забывают: и бессонные ночи, и обещания начать новую жизнь, осмысливание каждого шага, приведенного сюда, за высокий каменный забор СИЗО. Где и когда нужно было остановиться, чтобы не сделать этот последний шаг?
Почти всегда мысли, с чего бы они ни начинались, возвращались к Вике. Где она? Что с ней? Ни одной строчки после его письма - стихов. Ни одной. Он обидел ее? Сделал больно? Но ее обида была не адекватна его обиде. Наверное, будь он на воле, а не здесь, когда его передвижения строго ограничены, даже после всего произошедшего он пришел бы к ней. Хотя бы для того, чтобы понять, почему она так поступала с ним? Неужели все способно простить человеческое сердце? Неужели любовь так слепа и может забыть измену, предательство, ложь? Как можно было, вернувшись со свидания с Лобовым, клясться ему в вечной любви? Зачем? Ради чего? Они были свободные люди. Их не связывали дети, клятвы, что обычно связывает семьи, где появляются трещины в отношениях, но семьи живут, не распадаются. Квартира, в которой они жили? Нет, это смешно, Лобов снимал двухкомнатную для нескольких часов свиданий, и в ней они могли с ним жить. Наверное, это было условие и требование Лобова не рвать отношения с Виктором, и Вика просто подчинялась Лобову; значит, сильно любила.
Почти всегда в своих мыслях даже после всей трагедии Виктор невольно оправдывал Вику и обвинял больше Лобова. Опытный ловелас обманул запутавшуюся в себе девушку. Любовь слепа, и нет предела прощению для любящего сердца. Но письма нет и, скорее всего, никогда не будет, хотя Виктор каждый раз, приходя с работы, с невольной дрожью брал оставленные дневальным письма на своей подушке. Письма от друзей, но никогда от Вики. Когда Галина на свидании сообщила ему, что Вика оставила ребенка в роддоме, Виктор вначале не мог поверить. Вика, которая с таким жаром, с таким азартом рассуждала о жизни, о смысле жизни и роли человека в его судьбе. Вика, которой он восхищался год назад, Вика, которая со слезами на глазах рассказывала о своем полуголодном детстве, о том, как росла, не зная и даже не видя отца, и когда даже элементарное для нормальной жизни в их семье приходилось экономить. Она не могла так поступить. Та, его Вика. Вика, которой он верил и которую любил; та, которая еще, наверное, не забыта его сердцем до конца.
В тот же день, придя со свидания, Виктор написал два четверостишия.
И все, как отрезало. Ни строчки, чтобы развить, продолжить эту тему. А нужны ли они еще, строчки? Этими восемью короткими строчками, наверное, он сказал все... Выразил всю боль, что была, в его душе даже не осталось места для памяти о Вике. Виктор врал себе. Это было написано спонтанно, под впечатлением от известия об оставленном ребенке. Выходит, он совсем не знал свою Вику, а была ли она его хотя бы час, хотя бы минуту. Его было только тело в часы их свиданий, а душа? Где была ее душа? Память не может выбросить из сердца боль, время способно лишь заглушить эту боль. Но жизнь продолжается, то, что вчера было мечтой, завтра может стать черной пустотой в душе. Так было, так будет.
Раздача завтрака уже завершалась, рабочие на коридорах собирали, носили посуду на посудомойку. Редкие минуты, когда можно перевести дыхание, на часах 7.45, через 18 минут приходит Евгения Ивановна. Она всегда пунктуальна, и если в 8.03 ее нет на пищеблоке, значит, что-то произошло. Виктор сидел за столом в предскладском помещении, с утра в голове засело четверостишие:
