легче судить о самих людях, чем о богах. Боги мудры! — восклицают люди и приписывают богам чудовищные глупости. Боги сильны, — говорят они и сами вспоминают их неудачи и поражения. Боги добры, — утверждают они и, не замечая того, дают поводы подозревать богов в чудовищной, поистине изуверской жестокости. Боги всевидящи... но уж недальновидность богов настолько очевидна, что просто становится за них неудобно.
Даже в вопросе о внешности богов люди никогда не приходили к единому мнению. Финикийцы, к примеру, изображают своего бога в виде быка, в Стране Меж Двух Рек их считают четырехрукими, крылатыми и извергающими пламя при каждом раскрытии рта, еще удивительней египетские боги, о которых каждая жреческая школа сообщает вещи, с прочими рассказами несовместимые. А еще в храмах Египта, кроме статуй и изображений, поклоняются живым, но необычайно священным кошкам, павианам и крокодилам. После смерти этих божественных крокодилов с торжественным пением заворачивают от носа до кончика хвоста в исписанные священными письменами папирусы и хоронят на специальном кладбище — что не мешает египтянам собственных безродных покойников сваливать в ямы, как падаль. Если же чужестранец попытается по наивности задать жрецам свои недоуменные вопросы, то те, насупив брови, станут высокомерно ссылаться на тайные учения и священные таинства, хотя и без всяких тайных учений должно быть ясно, что боги суть боги, а крокодилы суть крокодилы.
Чтобы понять разницу между человеком и богом, не нужно напрягать даже далеко не божественные мозги. Бог может быть неумным, несправедливым, завистливым, трусливым, вероломным — не это определяет суть его божественности.
Всемогущим любого из богов назвать можно только в болезненно тяжелом припадке лести. Напротив, в этом-то и есть скрытое богохульство, граничащее с открытым издевательством над богами — называть всевидящими, всемудрыми, всемогущими, а еще и всеблагими существ, доведших мир до такого беспорядочного и, рискуем сказать, безобразного состояния.
Между лучшим из людей и каким-нибудь низшим божеством, вроде сатира или когда-то великого, а теперь спившегося бога Пана, лежит единая, труднопреодолимая пропасть разницы. Она состоит в бессмертии. Грандиозный при всем своем ничтожестве вывод! Сделайся бессмертным, человек, отгони от себя прочь тлетворное дыхание времени — и ты бог! Кстати, иные люди носят в себе зародыш божественности — подобный искре, не ставшей пламенем, и зерну, не давшему ростка. Однако подавляющее большинство их уходят из жизни, так и не поняв этого.
Ибо бессмертие есть то, чем боги не делятся с людьми.
Обсуждение празднования Дионисий подходит к концу, когда отдав копье воину наружной охраны, в тронный зал входит один из стражей, карауливших труп на пустыре напротив Электровых ворот.
— Я пришел с черной вестью, царь! — произносит он, преступив порог.
И замолкает. Старейшины молчат, ожидая, а Креонт, пытаясь вспомнить, кто же это такой. Наконец, он вспоминает:
— По-моему, ты даже не запыхался, — замечает он.
— Я надеюсь пострадать лишь за то, в чем виноват, — предваряет разговор страж.
Креонт поднимает бровь:
— Так говори, в чем ты виноват — и убирайся.
Стража эта фраза ободряет.
— Кто-то похоронил тело, посыпав по обряду сухой пылью, — говорит он.
— Что ты сказал!? — вскидывается Креонт. — Кто посмел?!
Он сразу понимает, чье это тело — можно подумать, чего-то подобного новый правитель ожидал заранее.
— Не знаю, — отвечает страж.
— Хорош сторож!
— Все было сделано быстро — никаких следов. Ни зарубки, ни следа мотыги, ни колеи...
— Когда это случилось?
Страж колеблется:
— В полдень.
— А уже вечер!
— Быть может, это дело рук богов? — изрекает один из старейшин.
Креонт взрывается:
— Молчи, не зли меня и не позорь своих седин, если не хочешь прослыть дураком на старости лет! Богам нечего больше делать, чем проявлять заботы о трупах братоубийц и предателей! Однако кто-то в Фивах уже начинает тяготиться моей властью... А теперь отвечай, сторож трупов, почему ты принес свою весть так поздно?!
— Никому из нас не хотелось быть гонцом, — выдавливает тот. — Сначала мы спорили, кто виноват. Потом, когда дело едва не дошло до драки...
— Жаль, что не дошло.
— И мы решили кинуть жребий...
— Может тебя поблагодарить за то, что ты вообще пришел? А теперь отвечай, и быстро — сколько вам заплачено?
В ответ на этот следственный прием страж воздевает руки — по случайности, прямо в сторону ухмыляющегося в углу бога:
— О великие...
Креонт не дает закончить клятву:
— Не ври! И не приплетай богов! Я знаю, золото может все! Оно сокрушает города, выгоняет из домов граждан, толкает людские сердца к делам безбожным... Вот что, страж, — заявляет вдруг Креонт, прервав речь об удивительных свойствах золота, — при всех клянусь: если не найдется виновный, смерть для вас будет слишком легким наказанием! Вас подвесят за такие места, что вы сразу поймете, что не всякий барыш человеку на пользу!
Странно, но сознание своей невиновности почему-то делает людей уверенней в себе.
— Мне сказать? — интересуется страж. — Или сразу уйти?
— Если бы ты знал, как мне надоел! — надменно произносит Креонт.
— Тебе или твоим ушам, царь?
— Зачем тебе отыскивать, где именно нашел место мой гнев?
— Потому что я ни в чем не виноват!
Креонт пока отыгрывается криком.
— Нет! — величественно орет он. — Виноват! Вон отсюда!! И если не отыщется виновник, то ты еще поймешь, что деньги — зло!
Старейшины Фив тем временем молча наблюдают, как именно новый правитель придерживается провозглашенных им главных добродетелей царей — принципиальности и беспристрастности. Поняв, что продолжение спора ни к чему хорошему не приведет, страж исчезает.
— Хорошо, если отыщется… — бормочет он, пробираясь к свету по темным переходам дворца и забредя в тупик. — Однако если не поворожат боги, тут нам поможет лишь случай... Найду-ка я на эти дни себе прибежище где-нибудь на склоне Кефирона.
Креонт продолжает молча сидеть на троне. Один из старейшин прерывает затянувшуюся тишину деликатным покашливанием. Креонт выходит из задумчивости:
— Пожалуй, наш совет завершен! — произносит он.
— Не избранна еще царица праздника, — напоминают ему.
— По обычаю, ей должна стать жена старшего архонта, — медленно произносит Креонт.
Его мысли сейчас очень далеко.
