— А потом?
— Не помню. Кажется, я пыталась найти переправу, но нигде не было ни лодки, ни моста. Я поняла только, что спасусь, если переправлюсь на другой берег. Там было хорошо... Но этого не передашь словами.
Задумчивый, он перебирает в пальцах резные печати:
— В той реке не было крокодилов?
— Не знаю, — отвечает она. — Помню лишь черную воду. Может быть, мастер.
Встретившись с ним глазами, она видит в их глубине тоску. Его душа сейчас как развернувшаяся книга, и она вдруг понимает, о чем так часто думает этот много видевший человек, разочаровавшийся в богах и не верящий в людей, пуская в воздух своих игрушечных птиц.
— Твоя душа пыталась докричаться до тебя. Впрочем, это не из самых трудных снов. Переправиться через реку — значит принять важное решение.
Слышен далекий голос флейты. Его слова произносятся медленно и грустно:
— Моя маленькая прекрасная госпожа, тебе снилась свобода.
Отпустив своих телохранителей и присев на скамью, сухощавый седой старик в пурпурном плаще задумчиво глядит на Человека-с-гор. Тот занят работой, тонкие стебли засушенных ароматных трав тихо хрустят в деревянной ступке. Щекотливые разговоры лучше вести, имея вид занятой, что скрывает значение пауз, нужных для непростых ответов. Может показаться, что на сей раз правитель Элиды действительно зашел, чтобы просто поговорить, но это вовсе не так. Правитель Элиды из тех людей, которые ничего не делают зря.
Из своего замка он крепко держит в своей руке этот край, и рука эта кажется не только могучей, но и довольно длинной. Все чаще весь этот большой полуостров — включающий в себя, между прочим, и Лаконику, и Арголиду — начинают называть Пелопонессом, «островом Пелопса». Вот уже несколько дней Человек-с-гор пользуется гостеприимством владетеля Писы, слухи о прошлом которого настолько же невероятны, насколько же загадочны обстоятельства, при которых этот пришелец из Фригии завладел элидским троном. Впрочем, каждый, видевший хоть раз белесую паутину старых шрамов на его теле, будто много лет назад заново сшитом из отрубленных кусков, должен будет согласиться с тем, что хотя бы повод для подобных слухов есть.
— ...Ты много знаешь, Человек-с-гор.
— Совсем нет. Просто мои знания иные, чем у прочих.
— В мои годы все чаще начинаешь задумываться о вещах, которым раньше не придавал особого значения, — Пелопс осторожно откидывается назад, прислонив голову к стене. — Проще говоря, старея, человек все чаще думает о смерти. Есть много слов, частое повторение которых не прибавило им ясности. Сердце, душа, дух, тень — об одном и том же речь или о разных вещах, а если о разных, то что из них смертно, а что переживает тело? Едина ли бессмертная часть человеческого существа, или каждую из его частей ждет своя посмертная судьба?
Человек-с-гор пересыпает истолченный порошок в глиняный скифос:
— Я слышал, чему-то подобному учат египетские жрецы. Со смертью тела, утверждают они, прежде единая человеческая душа распадается на составные части: на имя — «рен», душу «ба», похожую на взмывающую в небеса птицу, и душу-двойник «ка», живущую до тех пор, пока сохраняется тело умершего.
— Это звучит занимательно. И что же?
— Да, звучит увлекательно. Но, порассуждав о «рен», «ка» и «ба», жрецы тут же переводят разговор на тему об обязательной посмертной мумификации тела, операции дорогой, однако, по их словам, совершенно необходимой для благополучной загробной жизни. Этого, однако, мало, необходимы регулярные магические обряды, производимые подлинными мастерами этого дела, сиречь теми же жрецами. Без этого, как заявляют они, душу сожрут загробные чудовища. Сохранение же мумии требует гробницы — таким образом, загробная жизнь оказывается непомерно дорогим удовольствием, для этого надо быть фараоном, жрецом высокой степени посвящения или достигшим хорошей должности писцом.
— А что ты сам думаешь об этом? — интересуется правитель Элиды.
Человек-с-гор пожимает плечами:
— Трудно представить свое единое «я» разбегающимся в разные стороны от умершего тела, как толпа разорившихся должников от неумолимого кредитора.
Седой старик в пурпурном плаще задумывается о каких-то известных лишь ему вещах.
— Да! — говорит он вдруг. — Меня все чаще подводит память. Я зашел к тебе, чтобы напомнить о завтрашних играх в честь Зевса.
— Я исполнен благодарности, царь.
— Хотя ты до сих пор никому не открыл своего происхождения, за тобой остается право принять участие в любом из состязаний.
— Благодарю за честь, — искренне говорит Человек-с-гор. — Но мне давно не приходилось тренироваться. Богов чтят победой, а не поражением.
— Тогда тебе оставят место рядом со мной.
Проводив правителя Элиды, Человек-с-гор бросает в угол пучок травы и задумывается. До сих пор никто здесь, ни сам Пелопс, ни его сыновья ни разу не проявили своего любопытства к его прошлому. Ни разу. Ни единым словом. И это обстоятельство теперь не дает покоя его душе.
Вечером, закончив все дела, Человек-с-гор выходит во внешний двор замка. Под его тянущимся вдоль наружной стены навесом, вернее той его частью, которая не занята составленными в ряд распряженными колесницами, устроено нечто вроде выставки наград победителям. Он присоединяется к любопытным.
Совсем новая боевая колесница — приз победителю в скачках. Кобыла, жеребатая мулом. Два серебряных треножника. Золотая чаша. Большой медный котел. Пять топоров на новеньких топорищах. Роскошный шлем, украшенный серебряной насечкой. Связка медных слитков. И девушка — та, что сидит у стены, опустив голову и пряча лицо. Правитель Элиды щедр.
Раздумывая над щедростью правителя Элиды, Человек-с-гор встречается взглядом со старшим из его сыновей. Тот улыбается открытой улыбкой, так подходящей к его крупным, сильным чертам лица и так несоответствующей взгляду холодных, редко мигающих глаз:
— Странно подумать, любой из этих предметов я мог бы иметь даром — а вместо этого буду добиваться их, рискуя быть разбитым о поворотный столб, сломать ребра в борьбе или потерять зубы в кулачном бою.
Этого молодого человека зовут Атрей.
— Так что же заставляет тебя делать это?
— А что вообще заставляет людей стремиться быть первыми? И потом, прелесть всякой вещи познается лишь тогда, когда она добыта трудами, потом и кровью. Вот эта, например, — двумя пальцами он бесцеремонно берет девушку за подбородок. — Была бы она так уж сладка, если бы ее просто привели и кинули мне на ложе?
Резкий рывок заставляет девушку поднять голову. Отброшенные волосы открывают лицо. Сначала Человек-с-гор думает, что это ошибка. Проделка памяти. Игра воображения. Необыкновенное сходство. Их взгляды встречаются. Вспенившиеся воды реки памяти начинают свой бешеный обратный бег.
— Приз победителю в кулачном бою, — произносит Атрей. — Второй победитель, вернее последний побежденный, будет иметь вон тот котел на львиных ножках.
Эти слова доходят откуда-то издалека. На зубах Человека-с-гор снова хрустит пыль дорог, а она, смеясь шутке, протягивает ему кувшин, вода в котором была слаще любого вина. Потом он видит то же лицо неподвижным и бледным в обрамлении траурных цветов, а через миг снова раздается ее голос, брошенное яблоко обжигает ладонь, и падают слова, холодный смысл которых не мог быть скрыт любым тоном, каким бы они не были произнесены...
Сколько же прошло с тех пор?
