— А ведь я помню тебя, девушка.
В ее карих глазах он видит отражение тех же вод реки памяти.
— Я тоже.
— Спасибо тебе за то яблоко. Я до сих пор помню его вкус.
— Ты изменился, Человек-с-гор, — говорит она.
— Ты тоже, — говорит он, невольным движением рассеянной руки поправляя складки нового плаща. — Но все перемены пошли тебе лишь к лицу.
— Наверно, ты видишь не все перемены.
— Страдания очищают душу.
— О! Тогда она теперь бела как снег.
— Как ты оказалась здесь?
— Меня взяли в плен во время набега, — говорит она.
— Понятно.
— На что мне рассчитывать теперь?
— На богинь судьбы, девушка.
Атрей, сын Пелопса, следит за этим диалогом, высоко подняв брови. А потом громко смеется.
Расставшийся с аттическим побережьем в шестой день месяца мухиона, тридцативесельный корабль под черным парусом пристает для ночевки к побережью острова Мелос.
— Берег выглядит пустынным, — говорит Тесей.
Правящий рулевым веслом Феак кивает:
— Что не избавляет нас от необходимости выставить часовых.
— Безусловно, — соглашается наследник Эгея.
И переходит на нос. Одна из девушек, избранных в жертву жребием, становится рядом с ним. Едва ощутимая килевая качка заставляет соприкасаться их плечи.
— Гляди-ка, — говорит он, — видишь во-он тот славный холм, увенчанный мощным деревом, которое не согнут никакие ветра? Там я проведу ночь, где ничто не помешает видеть звезды.
— О, да! — говорит девушка. — Звезды того заслуживают.
— Они могут поведать многое, — подтверждает Тесей.
Итак, в числе четырнадцати, герой отправляется на Крит, дабы убив Минотавра, снять со своей родины проклятье — или умереть. Двое девушек также подменены хрупкого вида женственными юношами, в течение долгого времени избегавшими солнца, принимавшими горячие ванны и осваивавшими тонкости девичьей походки. Их ум и храбрость, однако, проверены и сомнению не подлежат.
Песок шуршит о днище. Спрыгнувшие на мелководье мужчины проворно роют углубление под киль.
К тому времени, когда доедается сваренный на огне ужин, начинает темнеть небо. Опоясавшись мечом и накинув ненужный сейчас теплый плащ, Тесей уходит куда-то вглубь острова. Его спутники уже приучены не доискиваться до смысла его поступков, и потому лишних расспросов не следует. Девушке же приходится дожидаться полной темноты — и даже несколько дольше.
Когда же все, кроме двух часовых, смыкают глаза, болтавшая о звездах встает и лениво следует вдоль полосы прибоя, пока тень нависшей скалы не прикрывает ее от чужих глаз. Тогда она поворачивает к приметному холму. Тесей встречает ее на полпути и, взяв за руку, ведет к разожженному в укромном месте костру...
Далеко заполночь утомленные ласками любовники лежат, прижавшись друг к другу, на плаще, брошенном на смятую весеннюю траву. Они молоды и прекрасны, их согревает огонь, в глазах их отблеск звезд — почему бы не почувствовать себя счастливыми?
— Ты самый лучший из всех! — говорит она.
Улыбка Тесея скрыта ночной тенью:
— У тебя велик опыт сравнений?
Следует игривый шлепок:
— Как тебе не стыдно! Я же тебя люблю!
— Своему жениху ты говорила то же самое?
— Не вспоминай о нем!
— Почему?
— Он ничтожество, он далеко — и я его никогда не увижу.
— Увидишь! — Тесей смеется. — И я буду гостем на свадьбе.
— Как ты можешь думать, что я... И почему ты так уверен, что мы не умрем в Лабиринте?
— Потому что боги явили мне знамения своей воли. Я убью Минотавра, и мы вернемся домой под белым парусом.
— Расскажи! — просит она.
— Я рассказывал.
— Расскажи еще!
И он рассказывает в который раз, как сидящая на золотом треножнике дельфийская жрица, то срываясь на крик, то растягивая неестественно размеренную речь, предрекла ему удачу, если так же щедро, как и Аполлона, он почтит дарами святилище Афродиты, и о том, как принесенная в жертву богине еще бьющаяся в судорогах коза превратилась в козла, коснувшись жертвенного пламени, что было сочтено всеми за добрый знак, и...
— Почему бы тебе не взять меня замуж?
— Почему же именно тебя?
Говорят, что когда темнота скрывает лица, легче лукавить. Не всегда — в темноте слух точнее ловит фальшивые ноты.
— Мы вместе на одном корабле плывем навстречу смерти и... Разве я не отдала тебе все, что могла?
— Ферибея могла сказать то же самое.
— Я... Ты... Я так и знала, что у тебя было что-то с этой тонконогой коротышкой с зелеными глазами!
— Ее чудные глаза имеют цвет жемчуга, ростом она ненамного ниже твоего, а те ноги, которые тебе кажутся тонкими, будучи сведены, не дадут просвета от промежности до колен.
Тесею чудится всхлип — впрочем, он не уверен:
— Как ты мог! Разве с первой нашей встречи я не смотрела только на тебя?
— Достойно ли, ответив на внимание одной девушки, отказать во взаимности другой?
Теперь всхлип слышен хорошо, что, впрочем, героя не смущает.
— Все мужчины одинаковы!
— И каковы же именно?
— Предатели, неспособные к любви и верности!
— Милая моя! Женские же клятвы в любви вообще ничего не стоят. Их чаще произносят тогда, когда хотят мужчину удержать и когда собираются его предать.
— И верность тоже?
— Если бы она многого бы стоила, замужние женщины не тратились бы так на пудру и румяна.
— Дай тебе волю, ты бы наверно держал бы женщин под запором до той поры, когда о них бы спрашивали на улицах не «чья жена?», а «чья мать?»!
— Между прочим, это неплохая мысль.
— Значит, по-твоему, все женщины в этом мире коварны, ненадежны, их слова о любви — звук пустой? Других нет?
— Быть может и есть, — равнодушно роняет Тесей. — Любящая, готовая с любимым в небеса и преисподнюю, верная ему, а не людской молве — но в таком случае эта земля недостойна ее ног. Ее надлежит, одарив бессмертием, вознести к богам.
