Мы всячески старались успокоить старика; объясняли, что лошадь его легко могла сама уйти в ближний лес; но он не хотел согласиться с нами, так как его жгла жажда мести, столь свойственная всем жителям пограничья. На Диком Западе людей обычно жгло желание хоть в чём-нибудь да обвинить индейцев, и ничто на свете не могло успокоить скваттера.
Мы проехали ещё несколько миль и вскоре потеряли след сержанта Пупса и его людей, так как встретили множество других следов, с которыми совершенно спутались нужные нам. Вскоре мы окончательно оставили позади мирные земли и выехали на обширную пустыню, покрытую высокой, мягко колыхавшейся травой.
След, по которому мы двигались, представлял собой узкую стёжку, бежавшую по холмам и долинам, через кусты и плеши, по дикой чаще и голой степи. В этой пустыне путники – верховые и пешие, индейцы и белые – всегда идут один за другим, чтобы кто-то прокладывал дорогу, облегчая путь всем остальным. Поэтому по следам никак нельзя узнать о точном числе путешественников, ибо от всех остаётся лишь узкая тропка.
Немного проехав по стёжке, мы увидели вдруг мчавшегося нам навстречу нашего недавнего знакомца – скуластого и вечно подмаргивающего скваттера. Он ехал рысью по склону холма в сопровождении своего спутника. Его худощавость и какой-то жалостливый вид напомнили мне известные изображения Дон Кихота Ламанчского. Он, как и этот славный рыцарь, ехал на поиски приключений, готовый ворваться в глубь самой непроходимой топи, где его подстерегали коварные враги.
Пока мы разговаривали с ним, на гребне холма появился из-за опушки леса конный Оседж. Он находился примерно на расстоянии четверти часа езды от нас и двигался прямо на нас, ведя на поводу другую лошадь. Наш подмаргивающий старикан немедленно узнал в этой лошади свою пропавшую кобылу.
Когда Оседж приблизился, я приятно удивился его облику. То был юноша лет девятнадцати, рослый, прекрасной наружности римского типа; он словно сошёл с яркого живописного полотна, без стеснения оставив на этом полотне все одежды: на нём была только смятая набедренная повязка. Оседж сидел на великолепном пегом мустанге, с широким ошейником, на котором спереди висела кисть лошадиных волос ярко-красного цвета.
– Он ведёт мою лошадь, джентльмены. Какая наглость! Держите ухо востро, господа! Как бы этот дьявол не учинил тут кровопролития! – воскликнул скваттер.
– Не похоже, чтобы он приготовился к ингсунгахси. Слишком уж спокоен, – сказал Питерсон.
– Что такое ингсунгахси? – полюбопытствовал я.
– Смерть на поле брани. От слова «ингсун» – гром, «хси» – уничтожить ударом палицы.
– При чём же тут гром?
– Оседжи считают, что гром есть проявление божества войны. Когда приходит шторм с его ужасающим громом и страшными молниями, индейцы воспринимают его как знак войны со стороны Ваконды [30]. Кстати, ингсунгахси может означать смерть не только на поле боя, но и гибель от удара молнии…
Индеец ехал тихо, открыто и безбоязненно. Временами он останавливался и делал какие-то жесты.
– Он говорит, – разъяснил наш проводник Пьер Оторванное Ухо, – что лошадь, которую он держит на поводу, забежала в их лагерь и что он желает возвратить её хозяину.
Я ожидал, что скуластый рыцарь начнёт благодарить дикаря, но, к моему большому удивлению, старый плут стал надрываться гневом ещё пуще прежнего, торопливо подмигивая хитрым глазом.
– Эти сукины дети увели мою лошадь нарочно, чтобы после вернуть её и получить за это вознаграждение, – грозил кулаком сварливый скваттер, – это обычная хитрость дикарей. Уж я-то знаю, я тут с ними пуд соли сожрал.
– Сударь, умерьте свои аппетиты, – ответил Питерсон, – соль плохо отражается на работе почек.
Накричавшись вдоволь, старик сказал, что надобно привязать индейца к дереву и выпороть как следует плетьми в качестве наказания. Сколь же велико было его удивление, когда мы отказались поддержать его гнусное предложение.
Насколько мне известно, в пограничье широко распространён такой способ «благодарности». Там это называется «пограничным правом» или «законом Линча». Обвинитель в таких случаях является и свидетелем, и присяжным, и судьёй, и исполнителем приговора. Чтобы превратиться в обвиняемого, достаточно одного лишь подозрения. Мне кажется, что именно такой подход к любому делу пробуждает в индейцах крайнюю неприязнь к белым людям, которая подстрекает их к возмездию и нередко оканчивается войной. Глядя на открытое лицо Оседжа, на его свободные манеры, я невольно сравнил их с суровыми чертами и наглостью скваттера и пришёл к выводу, что именно спину последнего я бы с удовольствием огладил плетью.
В конце концов старый скваттер, видя, что ему придётся довольствоваться только лошадью, отправился восвояси вместе с приятелем, грубо ворча и оглядываясь.
Что касается молодого Оседжа, то мы все были на его стороне, в особенности Граф. Он буквально влюбился по уши в дикаря, отдавшись этому чувству со всею пылкостью своих лет и характера. Он принялся уговаривать индейца ехать вместе с ними в степь, сделавшись оруженосцем и следопытом. Юноша очень быстро согласился, позабыв своих соплеменников, стоявших лагерем где-то на болоте. Индеец этот, с ружьём и лошадью, готов был отправиться в кругосветное путешествие в любую минуту; при нём были все его земные потребности, он не нуждался в долгих сборах и долгих прощаниях, он не должен был ничего объяснять никому – вот она, великая тайна личной свободы. Мы, граждане «цивилизованного» мира, в сравнении с «дикарями» – просто рабы. Мы порабощены самими собою, своими заботами, своими строго расписанными по времени делами, своими планами. Мы скованы самой страшной цепью – целью. Иногда мы кладём для достижения этой цели всю жизнь, точно даже не зная, каковы будем мы сами к моменту достижения этой цели: будут ли у нас всё те же убеждения, те же пожелания, будет ли важна для нас эта цель к моменту её достижения. А изнеженность? Она спутывает нас, препятствует малейшему движению тела и губит в нас восторги души, которые мы могли бы получить только от простых, а то и примитивных вещей.
Мир прост, в этом сокрыта истина. А прост он потому, что его можно прочувствовать по-настоящему, когда глубокие осмысления оставлены позади. Бери то, что тебе даётся, и пользуйся этим без всяких сложностей, но помни, что всё это – поверхностное проявление Великой Тайны.
Так думал я в те мгновения и не отрицаю, что мысли мои были привиты мне некоторым образом горячностью Графа, который был так восторжен и воодушевлён поэтической дикостью луговых степей; он говорил только о том, сколь сильно ему мечталось провести время среди Оседжей, этих рыцарей прерий, наряжаясь в индейскую одежду и во всём следуя их образу жизни.
Вскоре справа от нас появился конный отряд. Мы насторожились, но Пьер успокоил нас:
– Это люди Пупса.
– Если вы, чёрт вас раздери, намерены всё время теряться, – разразился бранью сержант Пупс, едва успев приблизиться,- то я предупреждаю, что не намерен искать вас повсюду, как безмозглых карапузов… Между прочим, мы видели следы военного отряда Поуней. Вас это вдохновляет?
ВЫЕЗД НА РАВНИНЫ. ГЛАВА О ВЕЛИЧИИ ПРЕРИЙ И РАССУЖДЕНИЯ О СОМНИТЕЛЬНЫХ ПОДВИГАХ ИНДЕЙСКИХ ХРАБРЕЦОВ
Утром, двигаясь по тропинке, мы обратили внимание на то, что её пересекали другие, уходившие круче на запад от леса, то есть в прямом направлении к Арканзасу. Наш метис, поглядев с минуту на новые следы, объявил, что они принадлежали Оседжам, которые прошли через реку и направились свои в охотничьи угодья.
Граф со своими спутниками остановился, чтобы распрощаться с нами.
– Теперь я направлюсь по этим следам, джентльмены. Мне нужна настоящая дикость! – улыбнулся он. – Я еду за Оседжами.
Такое предприятие, по мнению ехавших с нами опытных жителей пограничья, грозило настоящей
