— Карлион и остальные хотят проучить тебя за то, что ты меня приютила. Сегодня или завтра они придут сюда. — Он рассказал ей то, что узнал от кокни Гарри. — Очевидно, ловушки не было, — добавил он.
— Но ты думал, что была, — сказала она с любопытством. — И все-таки пришел?
Он прервал ее:
— Ты должна немедленно уходить.
— Почему ты не сказал мне об этом раньше?
— Мне была ненавистна сама мысль о том, что ты уйдешь, — ответил он просто. — И поэтому я испортил тот единственный благородный поступок, который совершил.
— И ты действительно думал, что мне надо уходить?
— Ты должна, — сказал он, а затем, видя, как она вспыхнула от неприятного слова, быстро добавил: — Ты должна взять деньги, какие есть, и куда-нибудь уехать, может, в Лондон — пока опасность не минует.
— Нет, — сказала Элизабет. — Я не вижу необходимости.
— Боже милостивый, — запротестовал Эндрю. — Как тебя заставить?
— Почему я должна бежать? У меня есть это. — И она указала на незаряженное ружье, которое стояло в своем привычном углу.
— Оно не заряжено.
— У меня есть патроны.
— Ты не знаешь, как им пользоваться. Ты мне это сама говорила.
— Ты же знаешь, — сказала она.
Эндрю в бешенстве топнул ногой.
— Нет, — отрезал он, — нет. Я достаточно рисковал ради тебя. Все вы, женщины, одинаковы, вам всегда мало.
— Ты не хочешь остаться и помочь?
— Ты не знаешь, что ты просишь, — сказал он. — Я боюсь их. Я боюсь боли больше всего на свете. Говорю тебе, я — трус. И не стыжусь этого.
Она печально улыбнулась, забавно скривив рот.
— Что ты выдумываешь? — сказала она.
Он снова как ребенок нетерпеливо топнул ногой.
— Я не выдумываю. Это факт. Я тебя предупредил. Теперь я ухожу. — Он не смотрел на нее, чтобы его решимость не поколебалась, и пошел к дверям, как пьяный — с преувеличенной прямотой.
— Я остаюсь, — услышал он позади себя ее голос.
Он обернулся и сказал с отчаянием:
— Ты не сможешь пользоваться ружьем без меня.
— Мне не пришлось использовать его против тебя, — ответила она.
— Эти люди — другие. Они не трусы.
— Они, скорее всего, трусы, — сказала она с неоспоримой логикой, — если они собираются мстить мне.
Снаружи солнце манило его бледным золотом. Какая женщина отважилась бы состязаться с солнцем в красоте и одновременно в ощущении покоя?
Солнечные лучи, казалось, покоились на земле, и в них светилась неосуществимая и тайная мечта о прекрасной стране.
Уходи, уходи, уходи — твердил рассудок, и при виде дремлющих окрестностей даже сердце стремилось к тому же. Он воззвал к своему критику, который так часто в прошлом тщетно пытался направить его на путь истинный, но критик молчал, стоял в стороне и, казалось, говорил: «Это твое последнее и самое важное решение. Я не буду влиять на тебя».
Перед его глазами подобно пренебрежительно поднятому в его адрес плечу возвышался холм, с которого он в слепом ужасе впервые спустился сто лет тому назад. «Если бы я только мог снова ослепнуть от страха, — подумал он, — как бы спокойно я убежал отсюда». Даже девушка за его спиной теперь молчала, отступившись от него, как отступился от него, казалось, весь мир, чтобы он мог принять собственное решение.
А он не был приучен так проявлять свою волю.
— Я ухожу, — нерешительно повторил он, в тщетной надежде, что Элизабет можно поколебать, но она продолжала молчать. Он несколько удивился самому себе. Он, конечно, был заколдован, так как никогда раньше его ногам не было так трудно убегать от опасности. Чтобы помочь им, он пытался вызвать перед глазами картину того, что может случиться с ним, попади он в руки Хейка или Джо, когда даже руки Карлиона означали смерть. Но вместо этого он вновь увидел желтый ореол свечей и лицо Элизабет, искаженное криком. Это было нехорошо. Он не мог оставить ее. Дверь, которую он открыл, он снова с шумом захлопнул, задвинув засов, и, повесив голову, вернулся обратно на середину комнаты.
— Снова твоя взяла, — сказал он. — Я остаюсь. — Он с сердитым негодованием взглянул на нее. Ее глаза сияли, но он заметил, что даже сейчас сияние было только на поверхности и изменяло природу дремлющих глубин не более, чем лунный свет, превращающий в серебро лишь темную металлическую поверхность пруда. — Послушай, — сказал он, — если уж мы решили быть дураками, мы должны сделать все наилучшим образом. У тебя есть инструмент и какая-нибудь доска? Я хочу исправить верхний засов на двери.
Она отвела его в сарай, где он спал в свой первый приход, нашла для него доску, гвозди, пилу, молоток. Засов он сделал топорно, так как не привык работать руками, и прикрепил его на место.
— Теперь мы сможем закрыться, — сказал он. Она стояла совсем рядом, и он чуть было не обнял ее. Но одна мысль его остановила. «Против меня — живые, — подумал он, — не хватало еще восстановить против себя мертвых».
Чтобы избежать нового искушения, он попытался заняться средствами защиты.
— Патроны? — спросил он. — Где патроны?
Она принесла их, и он зарядил ружье, разложив остальные на столе, под рукой. Затем он подошел к окну, выглянул наружу, вошел в сарай и успокоил себя тем, что то окно было слишком высоко от земли, чтобы нападение с фланга было успешным.
— Мы готовы, — вяло сказал он. Его мучил один вопрос. Если Карлион войдет первым, сможет ли он выстрелить? Он искоса посмотрел на Элизабет. Она или Карлион. Ему придется стрелять, и все же он молил Бога, чтобы под его пулю подставил себя Хейк или Джо.
— Сколько до ближайшего соседа? — спросил он.
— Не больше мили, — сказала она. — У него ферма и погреб.
— Ты хочешь сказать, он друг этих людей? — спросил Эндрю. — Но, если он услышит выстрелы, он конечно же пошлет в Шорхэм.
— Ты ведь очень долго жил на море? — спросила Элизабет. — Ты не знаешь этой пограничной полосы, она слишком далека от моря для патрулей, но не слишком далека для того, чтобы не иметь дел с контрабандистами. Здесь мы в кармане у Джентльменов. — Неожиданно она захлопала в ладоши. — В конце концов, это забавно, — сказала она.
— Забавно? — воскликнул он. — Ты понимаешь, что для кого-то это означает смерть?
— Ты так боишься смерти? — спросила она.
— Я боюсь исчезнуть, — сказал Эндрю, прислонившись к стволу ружья, в котором он нашел утешение. — Я — это все, что у меня есть. Я боюсь это потерять.
— Не бойся, — ответила она. — Мы не исчезнем.
— О, ты веришь в Бога? — пробормотал Эндрю. — И во все это? — Он смущенно переминался с ноги на ногу, не глядя на нее и немного покраснев. — Я завидую тебе, — сказал он. — Ты кажешься такой уверенной, рассудительной, спокойной. Я никогда не бываю таким, по крайней мере очень редко, когда слушаю музыку. Поговори со мной, когда я слышу твой голос, этот хаос… — он приложил руку к голове, — исчезает. — Он с подозрением взглянул на нее, ожидая, что она засмеется.
Нахмурив брови, Элизабет спросила в легком замешательстве:
— Что ты имеешь в виду под словом «хаос»?
