— Как будто, — сказал медленно Эндрю, — внутри меня шесть разных людей. Они все требуют от меня разного. Я не знаю, какой из них — я.
— Тот, кто оставил нож и остается здесь сейчас, — сказала она.
— Но тогда кто же другие?
— Дьявол, — ответила она.
Он засмеялся:
— Какая ты старомодная!
Она встала перед ним.
— Посмотри на меня, — сказала она.
Неохотно он поднял глаза, и при виде ее сияющего лица (единственное слово, передающее свет, который придавал ее лицу сходство с бледным кристаллом, заключившим в себя солнце и луну) желание обнять ее стало почти непреодолимым. «Но я не должен, — говорил он себе. — Я не испорчу этих часов с ней. Я портил все, чего касался. Я не трону ее». Он засунул руки глубоко в карманы, и подавленное желание придало его лицу угрюмый, враждебный вид.
— Скажи, как ты мог вернуться, чтобы предупредить меня, — спросила Элизабет, — если ты не веришь в бессмертие? Ты рисковал жизнью.
— Сентиментальность, — сказал он с усмешкой.
На миг недоуменный взгляд притушил сияние.
— Почему ты всегда преуменьшаешь свои добрые поступки и преувеличиваешь плохие?
Он сердито прикусил губу.
— Если ты хочешь знать, почему я пришел, — произнес он, — я тебе скажу. И запомни: в том, что твой покой будет нарушен, виновата ты.
— Никто не может нарушить мой покой, — ответила она. — Скажи мне.
Он подошел ближе и сердито усмехнулся, как будто собираясь причинить ей зло, и ненавидел ее за это.
— Я пришел, — сказал он, — потому что любил тебя.
Он искал следы улыбки или даже смеха, но она посмотрела на него серьезно и покраснела так слабо, что это могло быть лишь игрой его воображения.
— Я так и думала, — не двигаясь, сказала она. — Но к чему эта таинственность?
Он изумленно посмотрел на нее. Его почти испугала прямота в ее глазах.
— Почему в прошедшем времени? — сказала она. — Ты любил меня? И все? А теперь нет?
Он облизнул губы, но не мог говорить.
— Если ты не можешь сказать, что любишь меня, — произнесла она с тихой, но не насмешливой улыбкой, — скажи еще раз, что любил меня час или два назад.
— Ты хочешь сказать… — начал он. Его руки нерешительно протянулись к ней, его пальцы боялись бесповоротности прикосновения. С забившимся сердцем он услышал свой голос. — Я люблю тебя, — сказал он. — Я люблю тебя. — Он держал ее теперь, но на расстоянии.
— Я тоже люблю тебя, — сказала она. Ее глаза были закрыты, а тело слегка трепетало. Он тоже закрыл глаза, чтобы быть вместе с ней в темноте, в которой не будет ничего, кроме них.
Запинаясь, вслепую сквозь эту тьму их губы сперва потерялись, а затем нашли друг друга. Через некоторое время они заговорили шепотом, чтобы темнота не разлетелась вдребезги от звука.
— Почему ты так долго?
— Как мог я надеяться? Я боялся.
— Я что, хуже смерти? Ее ты не боялся.
— Я ее больше не боюсь. Ты наполняешь меня собой. Это значит — мужество, покой, святость. — Он открыл глаза. — Ты знаешь, они назвали твою фамилию в суде. Казалось так странно, что у тебя должно быть другое имя, кроме Элизабет. Фамилия, кажется, связывает тебя с землей. Я уже забыл ее. Открой глаза и скажи мне, что это не сон.
Она открыла глаза.
— Как ты говоришь! — изумилась она. — Ты, который так долго молчал о самом важном.
— Я схожу с ума, — сказал он. — Я хочу смеяться, кричать и петь. Я дико хочу напиться. — Он убрал руки и начал без передышки кружить по комнате. — Я так счастлив, — сказал он. — Я никогда прежде не чувствовал ничего подобного. Какое это удивительное чувство — счастье!
— Это только начало, — сказала Элизабет. — У нас вечность.
— Во всяком случае — наша жизнь. Не расточай время на то, «что может быть». Обещай, что будешь жить долго и медленно.
Она засмеялась:
— Я постараюсь.
— Иди сюда, — позвал Эндрю и, когда она подошла, с изумлением посмотрел на нее. — Подумать только, я могу сказать «иди», и ты придешь. Впрочем, ты не должна. Я хочу, чтобы ты поняла, насколько я не стою тебя. Не смейся. Я знаю, все мужчины говорят это. Но что касается меня — это правда. Я — трус. Не мотай головой. Ты никогда не сможешь всецело доверять мне. Я сказал тебе, что был прошлой ночью с женщиной. Я — грязный, говорю тебе, я — грязный.
— Ты любил ее?
— Ты еще очень молода, так ведь? Мужчины не для этого ходят к проституткам.
— Тогда это меня не касается. Послушай… — Она развела руки, а ее подбородок вздернулся в инстинктивном воинственном жесте. — Теперь я вечно буду стоять между тобой и ими.
Тень прошла по лицу Эндрю.
— Вечно — это долго. Ты должна всегда быть со мной. Ты не должна умереть раньше меня. Если ты умрешь, я погибну. — Он засмеялся. — Я говорю о смерти в день рождения моей жизни. — Он с опаской посмотрел туда, где еще недавно стоял гроб. — Он ведь не встанет между нами, — взмолился Эндрю. — Он, должно быть, ревнивый дух.
— Только дух, — сказала Элизабет. — Мы должны пожалеть его. Он был по-своему добр ко мне. Он говорил, что если я не достанусь ему, то он никогда не разрешит никому другому любить меня. — Ее пальцы нежно погладили край стола. — Бедный дух, — прошептала она, — так скоро побежден.
Мысль о мертвом человеке создала цепь ассоциаций в мозгу Эндрю.
— Это миссис Батлер, — сказал он, — произнесла твое имя в суде. Она придет сюда?
— Нет, в ближайшие четыре дня, — сказала Элизабет.
— А мы к тому времени уйдем. Куда мы пойдем?
Но в мозгу Эндрю образ за образом проходили не материальные факторы: пища или как заработать на жизнь. Он думал о временах года, о лете, о синем море, белых утесах, красных маках в золотой пшенице; о зиме, когда, просыпаясь по утрам, он будет видеть волосы Элизабет на подушке, ее тело близко к его телу, а снаружи — глубокое белое молчание снега; о весне, с беспокойными рядами кустов и птичьим гамом. Они вместе будут слушать музыку — органы в сумрачных соборах, говорящие о печальном покое, душевную боль скрипок, холодную капель рояльных нот, подобно воде, медленно льющейся вниз в долгое, вторящее эхом молчание.
И всегда — музыка ее голоса, который казался ему в этом новом глупом пьяном счастье прекраснее любого инструмента.
— И все же мы не уйдем, — сказала она, и упрямые морщинки окружили ее рот. — Что сказал этот твой кокни Гарри? Они придут сегодня или завтра. Мы сперва встретим их, а затем уйдем.
Он пожал плечами.
— Как хочешь. Я заплачу любую цену за это счастье.
— Ты еще не рассказывал мне своей истории, — напомнила она.
Он помешкал.
— Надо быть начеку.
Она презрительно надула губы.
— Они не придут до сумерек, — сказала она. — Давай посидим здесь на полу, у огня. — Она улыбнулась. — Я устала быть старой и мудрой. Я хочу быть ребенком и слушать истории.
Она прижалась к его плечу, и он рассказал ей одвух прошедших днях, о том, как он смотрел на дым
