Под знаком Льва

о землю разбившейся птицы…

Хохочут арпеджио
горе-сарказма.
Хорошая мина,
плохая игра.
И щиплет извилины
смех пиццикато,
и рифма — как спазма,
и —
стихохандра.

Хохочут арпеджио
горе-сарказма,
смеются извилины
горю назло.
И тренькают тремоло[55]
в муках маразма,
и нота фальшивого энтузиазма
бормочет,
морочит мне голову,
хочет
насквозь пробурить меня,
словно сверло.

Хохочет и воет
все вкрадчивей,
сентиментальнее и погребальней
разлука.
В безмолвии,
в сумраке и в одиночестве спальни —
ни всхлипа, ни вздоха, ни стука,
ни звука! —
разлука!

И память,
живая в своей живодерской
жестокости.
разлом и разлука.
Все прочее — тонкости!
Все вкрадчивей, сентиментальнее
и погребальней
виски проломившая мука.
Разлука!
Разлука в безмолвии, в сумраке
и в одиночестве спальни!

Рыдают арпеджио крови и лимфы,
и смех на устах застывает,
как нимфы,
оказавшиеся около логова
хохочущего козлоногого!
И смех остывает
на устах обессиленно,
как солнечный свет,
застигнутый хохотом полуночного филина!

Хохочут арпеджио
горе-сарказма,
и феи фальшивого
энтузиазма,
и феи иллюзий,
достойные рая
(о, где Леонардо
и где Гирландайо?[56]).
И феи мечты
и трепещущих линий…
(О, где Леонардо
и где ты, Челлини?[57])

О феи-невежды
нелепой надежды,
о нимфы иллюзий
и энтузиазма…

Хохочут арпеджио
горе-сарказма,
и струны визжат
бестолково и резко,
хохочет и воет
стаккато гротеска:
хорошая мина,
плохая игра.
Кривляние мима
и —
стихохандра.

Нелепые тени, спокойные тени,
спокойные, невозмутимо-бесстрастные тени,
и боль в глубине нераскрытой страницы,