Смуглая ночьОн пел.Он пел, но никто на светене внял его песнопенью.Сплетались певчие нити,с полночной сливаясь тенью:и нити звенящей бронзы,тоски его смертной нити,и нити поющей крови,и нити его наитья,и шелковые волокнасмятенных его мечтаний,свивавшиеся в аккордыв органной его гортани.Под рыжими волосамиработали струны мозга,а полночь смыкала створкисвоей тишины промозглой,а полночь угрюмой лапой,причудливой, как лекало,его воспаленный черепголубила и ласкала.Он пел.Но никто не слышалего небывалой песни.В ней не было ни надрыва,ни проповеди, ни спеси, —лишь истинное звучанье,чистейшее, как молчанье.Звучанье влюбленной гуслы?[62]Гитара в руках цыгана?Пастушья свирель? Дыханьевосторженного органа?Не магия ли оркестра,где каждый мотив на местеи слышен тебе отдельнои все же со всеми вместе?Напев его был подобенмузыке запредельнойили речитативусудороги смертельной.Так пыточная пылаетболью во тьме кромешной.«Любимое — убиваем»[63], —промолвил нам Голос Грешный.Он пел.Но никто на светене внял его песнопенью.Не вняли ни лес, ни полночьглухому его хрипенью.Да разве могли деревьяуслышать его и слушать?У них ведь, как у двуногих,корой зарастают уши.Он мог бы пронять их криком,как делает племя певчих,он мог бы визгливой нотойдробиться к ним и допечь их,но он ведь поет так тихои даже порою — молча,неправильно, непривычно,чудно и неправомочно,услышат ли в небе звезды,безжалостно полночь жаля,как черная мгла рыдаетво чреве его рояля?услышит ли ночь, ломаясьпо трещинам мощных молний,сквозь грохот, и хруст, и скрежетзвучанье его бемолей?Услышит ли, лунатичнойи пьяной луной облитый,лоснящийся лес напевыкромешной его молитвы?Услышишь ли ты, чьи очитемны, как полночный ветер?
