пожал мне руку и удалился, а я вновь включил телевизор. Передавали прямой репортаж с очередного митинга в поддержку Союза правых сил. Как сообщил комментатор, на площади в этот день собрались клипмейкеры и визажисты, рекламные агенты и дизайнеры интерьеров, менеджеры и супервайзеры, имиджмейкеры и журналисты, стилисты и арт-директора… Вся эта накипь цивилизации была настроена весьма решительно, поскольку СПС путем различных интриг недавно укрепил свои позиции в Думе и грозился окончательно согнуть в бараний рог всех тех, кто еще верил в какие-то человеческие ценности, кроме безудержного разгула стихии чистогана. Митинг проводился под маркой борьбы с каким-то таинственным 'русским фашизмом'. Те, кто присутствовал на площади, фашизма явно опасались, — впрочем, они точно так же опасались бы любого строя, включая самую безбрежную демократию, если бы заподозрили, что этот строй способен ввести их деятельность в рамки социальной справедливости, человечности и здравого смысла. 'Мочи коммуняк! — слышалось из толпы. — Мочи скинхедов! Долой русский фашизм!' Над толпой угрожающе колыхались плакаты с угрозами в адрес скинхедов, коммунистов, генералов, постоянно пытающихся призвать собравшихся в армию, чтобы там сделать наконец из них людей, а также в адрес каких-то неведомых 'православных фашистов'. Имелись также и плакаты с личными выпадами в адрес Зюганова, Лукашенко, Проханова, Жореса Алферова и полковника Буданова. Каюсь, но про некоторых из этих людей я до своей контузии знал очень мало. Мне думалось, что представители новой России пошумят и разойдутся; уверен, что так же полагали и организаторы митинга. Однако тут на сцене появился давешний господинчик во фраке и тельняшке, но теперь уже с фонарем под глазом. Он отрекомендовался адвокатом, и публика ему поверила, невзирая на его совсем не адвокатское облачение. Впрочем, большинство собравшихся также было одето весьма экзотически — я бы сказал 'уродливо', если бы не боялся показаться пристрастным. 'Господа! Граждане! — с надрывом завопил адвокат. — Я как член общественного комитета по борьбе с русским экстремизмом только что был на месте побоища, где шайка негодяев намеревалась избить нескольких порядочных людей. Посмотрите, что со мной сделали эти головорезы только за то, что мы попытались остановить насилие! — и оратор драматическим жестом показал на свой фонарь. — Если бы не милиция, которая, как всегда, приехала с опозданием, то мы все погибли бы!' Толпа возмущенно загудела. Какой-то маленький патлатый бард с обезьяньей ловкостью вскочил на плечи двухметрового кришнаита, схватил гитару, которую ему подали снизу, и, яростно колотя по струнам, запел: 'Ничего, что родились поздно вы, — воевать никогда не поздно!' Эти не слишком подходившие к ситуации строки произвели электризующее действие на толпу — она издала нестройный рев, заволновалась и медленно двинулась в том направлении, куда указывал господин во фраке. Махая руками, он вопил: 'Раздавим гадину! Разорим кровавое гнездо красно-коричневых! У них не должно быть завтра!' Тут все уразумели, что фрачник намекает на необходимость разгрома зловредной газеты 'Завтра'. Толпа с восторженными воплями резко ускорила движение и покатилась вперед, вооружаясь на ходу камнями, кольями и пустыми бутылками. 'Ларьки не трогать, господа! — вопил фрачник. — Останемся цивилизованными людьми!' Однако несколько ларьков все же разгромили — не ради наживы, поскольку все демонстранты были людьми зажиточными, а для того, чтобы набрать метательных снарядов и заодно промочить горло. По пути сновавшие вокруг основного шествия разведчики (ими были в основном активисты студенческих либеральных организаций) наткнулись на офис совершенно безобидной муниципальной газетенки и, не разобравшись сгоряча, принялись ломиться в двери. 'Открывай! — вопили они. — Открывай, фашисты!' Зазвенели выбитые стекла, заскрипела отдираемая оконная решетка на первом этаже. Привлеченные шумом, к разведчикам стали присоединяться группы матерых бойцов. В окнах заметались перекошенные бледные лица сотрудников редакции, но поскольку нападающие ничего не хотели слушать, лица вскоре исчезли. Когда дверь наконец удалось высадить, сотрудники уже выбрасывались из окон с другой стороны здания, так что нападавшим досталось только безлюдное помещение с единственным компьютером и грудами каких-то никчемных бумаг. Бумаги расшвыряли, компьютер разбили, мебель перевернули и переломали, телефон раздавили каблуком, как вредное насекомое, и тут выяснилось, что произошла ошибка и громят не газету 'Завтра', а глуповатую, но безвредную муниципалку 'Завтрашний день Хамовников'. Однако либеральных бойцов это не слишком огорчило — о печальной судьбе скромной редакции все как-то сразу забыли и двинулись дальше к оплоту реакции. Воодушевленное легкой победой воинство радостно гомонило, награждало подзатыльниками встречных ветеранов и предвкушало, как будут сигать из окон красно-коричневые. И все же недолгая задержка в муниципалке сыграла, как часто случалось в военной истории, роковую роль — пока либералы крушили ни в чем не повинные столы и стулья, в редакцию 'Завтра' поступил звонок о приближении неприятельского войска. Поэтому вскоре после того, как либералы с набережной вышли на Комсомольский проспект и повернули налево, они заметили впереди плотно сбитую группу людей, на вид совсем небольшую — человек пятнадцать, не больше. Однако во всем поведении этой группы, в том, как она быстро и неуклонно шла на сближение, явственно читались свирепость и решительность. Вскоре стало возможно разглядеть лицо вожака приближавшегося отряда и лица его немногочисленных подчиненных (как раз в этот миг вожак на глазах у либералов выломал из подвернувшегося штакетника длиннейшую поперечную жердь, чем заставил либералов содрогнуться — стало ясно, что надвигается сильный и беспощадный враг). Так вот, возглавлял реакционеров подвижный и верткий белокурый толстяк с усами, свирепо закрученными а-ля кайзер Вильгельм. В его круглых голубых глазках читалась ненасытная жажда убийства. Впрочем, люди, двигавшиеся за ним следом, тоже явно не отличались мягкосердечием — их обветренные лица кривились в зловещих ухмылках, а мозолистые шишковатые пальцы сжимали различные увесистые предметы, способные навеки искалечить даже самого дюжего визажиста. Зрелище было и впрямь не для слабонервных, потому толпа сначала инстинктивно сжалась и уплотнилась, а затем заколебалась на одном месте, не зная, что предпринять. Тут толстяк широко разинул рот, заревел: 'Ура!' — и, махая своей жердью, устремился в атаку, топая, как слон. Это выглядело так страшно, что толпа со вздохом подалась от него назад. Возможно, кто-то из либералов и не желал отступать, однако грозная жердь со свистом описала в воздухе полукруг и скосила на месте несколько десятков визажистов, клипмейкеров, манекенщиков и прочих защитников либеральных ценностей. 'Отрезали!' — завопил кто-то в задних рядах. Передние ринулись кто куда с воплями ужаса, и в образовавшейся давке погибло немало либералов. Часть пораженного паникой войска побежала на проезжую часть Комсомольского проспекта, где немедленно была передавлена мчавшимися машинами. Обидно, но никто из водителей и не подумал сбавить скорость, видя беглецов. Другая часть либералов метнулась на набережную, но там противник ловко взял бегущих в клещи, прижал к парапету, и люди гроздьями посыпались в студеную воду. Большинство из них не умели плавать и потому немедленно потонули, многие угодили под проплывавшую баржу (экипаж которой, надо заметить, и пальцем не пошевелил для спасения несчастных, решив, что педерасты из близлежащего клуба 'Голубая лагуна' решили освежиться). Лишь единицы, в основном мускулистые педерасты-манекенщики, добрались до противоположного берега. Потрясенный этим ужасным зрелищем, я выключил телевизор. Дабы не возвращаться больше к этой истории, скажу напоследок, что власти постарались замолчать случившееся, беспринципно стремясь создать у Запада такое впечатление, будто в России царят ничем не нарушаемые тишь да гладь. Получается, что никто так и не ответит за гибель многих выдающихся визажистов, клипмейкеров, имиджмейкеров… Ну да, впрочем, и Бог с ними.
Через несколько дней я после обеда вновь расслабленно смотрел телевизор и вновь хладнокровно отмечал про себя, что мне очень по нраву такая жизнь. Передачи, однако, и в подметки не годились той, которую я пересказал выше, поэтому я зевал во весь рот и совсем уже собрался вздремнуть часок-другой. Тут в дверь палаты скромно постучали, и я гаркнул: 'Да!' В дверях чем-то зашуршали, я лениво повернул голову, и вмиг мою расслабленность как рукой сняло, потому что я моим глазам предстал улыбающийся Вадим Степанцов. Сорвавшись с койки, я устремился к Великому Магистру, и мы обнялись, покалывая друг друга жесткой щетиной зрелых самцов. В следующий момент в дверях возник Константэн Григорьев, но когда я попытался его обнять, он отпрянул и, переминаясь с ноги на ногу, корча страшные гримасы и тыкая в меня указательными пальцами, забубнил:
