В конце концов, не на ходунках, подумала я, открывая дверь класса. Это была главная мысль последних метров – удивительный оптимизм.
– Привет, Рей!
Это Хикари – значит, достаточно просто пойти медленнее.
– Привет.
– Снова?
Я кивнула. Подразумевалось, что такой простой вопрос – это участие.
– Может, тебя подменить?
«Подменить» – самое отвратительное слово из ряда синонимов. Легкое. Игривое. «Что-мне-стоит». Да, «подменить» – это значит «заменить», значит «помочь». Я все понимаю, но мне не нравится это слово. Должно быть, все дело в трости.
– Рей?
– Не стоит.
– Но ты же только вернулась, тебе трудно, и ты…
Трудно – слушать. Не охота даже представлять, откуда такое рвение. Больно думать.
– Я. Я же не мертва.
Дальше я пошла одна. Где-то позади осталось немного меньше симпатии ко мне, немного больше недоумения.
«Трость, – думала я, – это все трость». А еще это – сон, который так и не переварил пока суматошную поездку. Это – ватная боль в непослушных коленях, колючая боль между висками.
Это… Это я.
В классе еще было тихо: ученики только-только сходились на урок после физкультуры. Те немногие, кто уже вернулись, замолчали и встали. «Я пришла до звонка. Задолго до звонка».
– Добрый день. Садитесь, пожалуйста.
Они смотрели на мою трость: удивленно, в открытую, исподтишка – и все неподдельно, по-взрослому. Раздражающе. Я не хотела думать дальше, я просто хотела урок, чтобы прозвенел звонок и – чтобы все получилось.
А еще я знала, что нужно сказать что-то. Какая-то новая странная потребность, застрявшее в груди желание заполнить неучтенные минуты. Я дышала, стараясь не тревожить это желание. Оно болело между ребрами при каждом вдохе – больной метастаз.
«Да, – решила я, – именно так». Метастаз боя с Ангелом. Метастаз контакта с личностью Икари-куна. Я знала это ощущение – пускай оно всегда было другим. Но всегда был класс, был урок, и всегда немного иная я.
Я осмотрела кабинет. Монохромные тени были разбавлены слегка звенящими оттенками, и это было интересно. Нюансы лиц, цвета кожи, глаз, след помады в уголке рта Кирилла, паста на воротничке Мари – я видела это все, не выпуская из поля зрения рисунок светотени.
Боль колотилась, где положено, пульсировала болезненная жилка на виске, а я уже точно знала, что хочу этот урок, что трость не помеха, я уже знала, как сковать ассоциациями тему урока, мою подпорку и учеников – в одну цепь, в одну сеть, воедино.
Детей становилось все больше, и когда перед глазами кульминацией распустился яркий взрыв звонка, я ощущала себя струной.
Я встала и оперлась на трость обеими руками – перед собой, точно в узле игры света.
– Здравствуйте. Это – медицинская трость. То, что вы видите, – символ. Боль, замедление, трудность, травма… Что еще?
– Вы упали, Аянами-сенсей?
– Падение. Тоже верная ассоциация. Очень хорошо, Барбара.
Похвалить, не позволять им свести к личному, не обращать внимания на болезненный интерес, на боль, на колючую вату в коленях…
– Еще?
– Старость…
Фол. И, как следствие, смешки. И это я тоже пропущу.
– Тоже верно. А еще – стук, страх, вежливость. И… Насмешки.
Я ушла в тень – влево – и немного громче, чем нужно, поставила трость на пол. Класс затих.
– Символ бесконечен. Мы никогда не можем быть уверены, что понимаем его правильно. И рассмеяться – не худший вариант понимания. Прежде, чем мы пойдем дальше, расскажите, как понимал символ Малларме?
Тишина. Пауза – всего лишь пара секунд, пока они поймут: это простая проверка домашнего задания.
– Понимал ли он его правильно? Или даже так: понимал ли Малларме, что он выпускает в мир?
Они разочарованы – как обычно. Всегда есть разрыв в ткани урока, но сегодняшний мне ни капли не интересен. Я знаю еще много способов использовать свою трость. Свой метастаз. Свою яркость восприятия.
Это… Это тоже я. Не по учебнику.
Так закончился мой урок – за четырнадцать минут до звонка. СМС жгло мне руку, даже когда я вышла из класса, оставив за дверью гомон, сломанную светотень и деловитого куратора. Меня слегка покачивало после яркости и увлеченности уроком. За коридорными окнами снова шел дождь, и у финишной линии стоял физрук в тяжелом армейском плаще с капюшоном.
«„Всепогодный“ кросс. Ждет отставших».
Я присмотрелась: ручейки стекали со складок ткани, с руки, в которой Судзухара держал секундомер. Он был весь в дожде, с головы до погруженных в грязь ног. Я не видела дальнего края стадиона: только сплошную крадущуюся дымку. Не видела неба: Тодзи Судзухара будто подпирал собой сочащийся сывороткой белесый столб – сыра, творога, клейковины.
Мне стало не по себе, и я отошла от окна. Ассоциации с раскрывающимся микрокосмом были даже здесь. Пустые коридоры («ее память»), приглушенные голоса («ее школа»), серая взвесь за окном (в такой день ей сообщили, что она может вернуться в университет: так же лежал блеклый свет, неверно билось сердце…).
Что-то не работало. Никак не удавалось до конца покинуть последнее сражение.
Я расковала цепочку подобий только у дверей кабинета доктора Акаги.
– …еще раз отравитесь, Муэль, мой антидот из ушей закапает.
Крохотный замбезиец из 2-D с поклоном шмыгнул мимо меня, а я сама натолкнулась на взгляд Акаги. Майя сидела за дальним столом и что-то вносила в онлайн базу медчасти. Оглянувшись, она украдкой показала, что все плохо и мне конец.
– Ага, вот она ты, – сказала доктор. – Представляешь, третий раз попадает. Выкуривает по четыре сигареты подряд – и ко мне.
– Контрольные работы?
– Нет, милая. Просто идиот, – улыбнулась Акаги. – Кстати, об идиотах… Ну-ка, сядь, ногу на ногу.
Я подчинилась, и Рицко-сан немедленно ткнула пальцем мне под колено. Она не признавала молотков.
– Это что за уровень рефлексов? Другую ногу… Нет, это просто фантастика! Ты скоро в коляску сядешь с таким отношением к себе!
Теперь хмурилась и Майя. Акаги Рицко смотрела на меня снизу вверх, и в ее взгляде было обещание: длинные утренние побудки, когда ногам приходится помогать руками, утомительные процедуры нейростимуляции, тесты, снова процедуры.
Я видела этот взгляд и помнила то, что после.
– Нужно посмотреть, как ведет себя EVA, – сказала Акаги и поднялась. – Завтра МРТ. Майя, сходи в СБ за разрешением, ладно?
