– Да, семпай.
Стук каблучков Ибуки, стук магнитов в томографическом цилиндре – и давящее ощущение паники, когда нечто у меня в голове понимает: за ним следят, его изучают.
– Иди за мной.
Я подняла взгляд. Едва за Майей закрылась дверь, Акаги быстро пошла в другую сторону – в свой лабиринт медицинской части. Я петляла между приборами в полиэтиленовых чехлах, видя только полы ее халата.
– Акаги-сан?
– Нам надо поговорить, – не останавливаясь, ответила она. – Наедине.
«Наедине». Это было неожиданно, но я подчинилась. Зуд в коленях стал невыносимым и выплеснулся прочь вместе с болью – в затылок Рицко-сан.
– Холодно, – светски пожаловалась Акаги. – Почему в межсезонье вечной такой скотский холод, а?
Голос был повсюду. Он лился извне в это пространство, я то ли слышала его, то ли видела пламенеющие буквы. То ли, то ли. Порой синестезия – это очень удобно.
Она шла, я продолжала идти за ней, только все неуловимо изменилось: я большей частью была внутри нее. Потому что меня пригласили на разговор, который не должен попасть в Службу безопасности.
– Я не знаю, Акаги-сан, – ответила я там, снаружи.
Мне нужно что-то найти. Что-то, что хотела показать доктор. Она не может ничего сказать напрямую, для диалога нужна еще одна EVA. Я осматривалась. Зачехленные приборы стали льдинами, в потолке зияли коридоры, ведущие к разным источникам света, а стены расходились гранями.
Пространственное мышление доктора Акаги неизменно впечатляло меня. Потому что можно создать самый причудливый дворец, но очень сложно видеть иначе привычное, обыденное, приевшееся.
Глыба льда справа треснула, и, пока в хрупкой реальности мы молча прошли мимо, я остановилась – здесь, у колючих обломков замерзшей памяти. Лед обжигал. Я почти ощутила, как от усилия ломаются пальцы, но панцирь вдруг лопнул сам.
На экране обыкновенного лэптопа началось воспроизведение записи – по кадрам.
Снимали на очень хорошую специальную камеру – больше пятидесяти кадров в секунду. В дрожащем свето-мраке, в месиве тел я видела себя, Ангела и Икари. Мы сближались – медленно, рывками. Воспроизведение переживавало и смаковало каждую картинку, каждый отдельный снимок.
Я почти не двигалась, Икари почти не двигался. Движения людей изчезали в шевелении картинки. А Ангел по-прежнему оставался за гранью восприятия – размазанный, рвущийся, готовый погрузить реальность в себя.
Кульминация: мы столкнулись. Акаги сказала, что прошло семь десятых секунды, – и я смотрела сорок кадров пустоты среди судорог дискотеки, среди танца в смоле. Пустота закончилась просто и быстро: кадром ранее ничего не было, а на следующей картинке уже лежала я, лежал Икари-кун, и остальное я помнила.
Плохо.
Потому что я не увидела ничего. Акаги могла показать эту запись и без персонапрессивного контакта: моих полномочий хватает, ее полномочий хватает. И Рицко-сан не пришлось бы продавливать виски сквозь спазм губ – потом, когда все кончится.
«– Рей. Ты смотрела что-то еще? Кроме нашей… Темы?
– Нет.
– Точно?
– Да.
Глоток.
– Тогда почему я ненавижу тебя?»
Я смотрела эту запись снова: кадр, еще один, еще одна пятидесятая секунды. Текло время, становилось все больнее удерживаться вот так – растянутым мостом между собой и Акаги.
Кадр, кадр.
Я нашла это на излете последних секунд – так странно, так понятно, так банально.
– Я не знаю, что с этим делать, – сказала Акаги.
Ее лица я не видела, хотя уже целиком вернулась в реальность. Очень хотелось прилечь. Рицко-сан, полагаю, еще сильнее.
– Не понимаю своих ощущений.
– И я. Но я постараюсь разобраться, милая. Прикинуть варианты. Может, завтра?
– На сканировании.
– Думаю, да.
Акаги показывала мне какие-то данные на экране своего личного ноутбука. Я видела свое имя, узнавала размеры опухоли, параметры отростков. Остальное относилось к высшей цитологии и, кажется, биохимии. По виску доктора под идеальной прядью катилась капелька пота.
«Скотский холод», – вспомнила я.
– Видела уже третьего проводника? – спросила доктор, закрывая лэпотоп.
– Да.
Рицко-сан упала в кресло, нимало не заботясь о том, что его скрывал грубый полиэтилен. Я осторожно села на край стола.
– Гм. Я еще нет. И что скажешь?
– Она не производит впечатления больной.
– Насчет Икари тоже не скажешь… Погоди. Что значит – «она»?
Я промолчала. Акаги хмуро терла переносицу и пыталась держать руку подальше от кармана с сигаретами.
– Насколько я помню, – озадаченно протянула она наконец, – наш господин соглядатай определенно имел в виду мужчину.
– Мы столкнулись случайно. Она знает обо мне
«Не ослепли?» – вспомнила я и добавила:
– Много знает.
Акаги вдруг выдохнула носом и подалась вперед:
– Рыжая? Доктор Лэнгли?
– Да.
– Так какой же она проводник?
Акаги сунула все-таки в рот сигарету и тут же ее вытащила. Я ждала разъяснений и ощущала себя… Некомфортно.
– Она новая сучка «Соул». Полину Карловскую отозвали, а на ее место прибыла вот эта дамочка.
Я уже опомнилась от контакта, различала интонации, или просто неприязнь в голосе Рицко-сан была настолько сильна. Мне не хотелось знать подробностей. Я и без того боялась, что чувствую к рыжей девушке много лишнего.
– Она всплыла в Бейджине, два года назад, – сказала Акаги, тянясь к шкафчику. Там был ее виски. Рассказ предстоял долгий.
…На конференции было многолюдно, тематика ее оказалась, как принято иронизировать в ученой среде, «межгалактической». Математики, физики, химики. Какие-то «перспективы» и «потенциальные направления», «рубежные исследования». Корпорации судорожно искали будущее, финансируя такие мероприятия.
Аска Лэнгли выступила с докладом о странном. Ее звали «никто»: просто безвестный Ph.D. от физики – ни университета, ни проекта, только родной город – почему-то Штутгарт. Акаги вполуха следила за докладом – и обомлела. Лэнгли вслух рассуждала о рубежах психологии, физики и химии. О странных свойствах структурированного карбида молибдена. О новых материалах.
Если вкратце – Аска в общих фразах выдавала с трибуны секреты «Соул». Понятие «Ангела» витало в
