собственные сомнения.
– Когда я приехала сюда и прочитала… все то, что за подписками о неразглашении, мне хотелось выть. Я – и скрытые эксперименты над детьми, представляешь?..
Наверное, я должна знать, какой была Мисато-сан до контракта с «Соул». Впрочем, наверное, мало что поменялось: она отгородилась, закрылась своей работой, и только сводки о действиях ее учителей- проводников будили совесть хорошего педагога-организатора из токийского пригорода.
– Директор Икари сказал, что Ангелов всего пять процентов. Остальные – просто дети.
Он сказал не совсем это, но Мисато-сан запомнила так. Я слушала ее, слышала пустой, ничего не значащий дождь, шум в прихожей. Еще одну чужую – лишнюю историю.
– Рей, – вздохнула Кацураги. – Ты точно не дочь директора? Иди работай. То есть, отдыхай. И не забудь флэшку.
Вечер растворялся в дожде, даже брусчатка будто стала мягче. Я шла под лунами парковых фонарей, а по капюшону плаща шлепали тяжелые капли с ветвей. У дверей я остановилась: чтобы достать ключи, мне пришлось бы или поставить кейс на землю, или трость – к стене.
В конце дня первое казалось несущественным, второе – нереальным.
Пальцам было зябко, пальцам было никак, и ключи на ощупь совсем не отличались от подкладки. «Домой. Домой, Рей».
Удивиться тому, что дверь закрыта только на защелку, я не успела.
– Ты позволишь?
Яркий свет больно ударил по глазам, отозвался вскриком. Он принял у меня кейс, трость, и за спиной щелкнула дверь. Я знала, что дрожу, не ощущала – просто знала. Я так много знала в эти минуты, и самым страшным знанием был несложный факт: третий проводник лицея «Соул» – Нагиса Каору.
Я видела его пепельные волосы сверху. Он наклонился, и я ощутила его губы на запястье. Он целовал мне руки, а я очень хотела выдохнуть. Грудь уже распирало изнутри, удушье билось в ушах. Он что-то говорил, расстегивал мокрые манжеты, касался губами предплечий.
Выдох – хриплый, кажется, со вскриком – и я осела по двери, потому что больше не чувствовала ног.
– Безумно рад тебя видеть, – улыбнулся он мне в лицо.
Я знала, что мне никак, ни за что нельзя было терять сознание. Но очень хотелось проснуться – а все привиделось.
Или хотя бы уже закончилось.
12: Нигредо
Когда Каору ушел, я доползла до ванны – все так делают. Я избегала смотреть на себя в зеркало – так тоже поступают, потому что – гадко. Противно. Горячий душ барабанил в плечи, в шею, в затылок. Ноги словно оттаивали, я почти их чувствовала. Брызги разлетались, ложились на запотевший кафель, а мне было страшно.
Мне казалось, что я просто копирую то, что нормально. То, что должна сделать женщина…
«Давай, Рей. Додумай эту мысль».
…женщина, которую изнасиловали.
Последнее слово я произнесла про себя еще раз. Прошептала. Когда я поняла, что вспоминаю перевод на немецкий, я выключила душ.
«Ты больна, Рей. Когда ты смертельно больна, у тебя только одно настоящее желание – выздороветь. Сколько угодно доказывай себе, что это невозможно, но ты ведь хочешь этого. Всем сердцем хочешь. Остальные желания – это фальшивка, понимаешь? Это обманки, ненастоящие желания. Ты читала о том, что перед смертью жизнь вкуснее? Вижу, что читала. Согласна?
Вижу, что нет…»
Он и в самом деле все видел. Все понарошку, все будто в игре: ненастоящие желания, ненастоящие не-желания. Апатия. Атрофия. Я думала, что все иначе – уже иначе, – но…
Я сидела перед белым, как вата, экраном и пыталась ни о чем не думать. На флэшке Кацураги было много всего – я не стала туда смотреть. Я выпила таблетку и создала документ «Сценарий.doc». Курсор мерцал в конце названия, палец лежал на «вводе». Я думала, где мне найти нужную информацию для постановок, думала о том, как же болит внутри, представляла себе завтрашнее обследование.
Кровь на анализ. ЭКГ. Гинекологическое кресло.
Меня затошнило – просто невыносимо. Стол плыл перед глазами – почему-то очень близко.
В дверь постучали, и я горлом почувствовала пульс. «Он вернулся. Еще не все. Как тогда». Я встала, опираясь на стол. Заполошно колотилась EVA, ей вторила – чужая, не моя – боль в паху.
– Сиди.
Я обернулась. В дверях стояла Аска Ленгли.
– Полегчало? – спросила она, сбрасывая туфли. – Скотина сейчас далеко, и ему не до тебя.
Я только сейчас заметила, что дышу, что стиснутый кулак не дрожит – ни карминной дрожью, ни обычной. Ленгли шла ко мне из коридора, я опускалась в кресло, и на фигуре доктора играли блеклые светотени – коридорная лампа, пласт света из-за двери в ванную, отблеск монитора. Я видела ее движения: она шла, чутко реагируя на свет.
– Интересно здесь у тебя, – сказала Ленгли, устраиваясь на стуле у кровати. Она забросила ногу на ногу. – Давай знакомиться заново. Я – кризисный оперативник «Соул» доктор Аска Ленгли… Сторожевая сука Каору Нагисы.
Имя. Я вздрогнула и увидела, как на секунду изменилось лицо Ленгли: она внимательно наблюдала за мной.
– Понятно, – кивнула Аска. – Поясню сразу. У него очень высокий приоритет в «Соул», а это означает две вещи: нужно охранять его и от него.
Я молчала: слова были точны и пусты. Ленгли расстегнула нижнюю пуговицу пиджака, откинулась на спинку стула.
– Ну что же. Да будет монолог.
Она заговорила: мягко, но очень точно. Я слышала длину предложений, логические ударения и всю выверенную грамматику человека, говорящего неродной речью. Ленгли умело подбирала синонимы и устойчивые выражения.
Я ничего не понимала по смыслу: в ушах стоял сплошной ватный гул.
– А тебе ведь не все равно, – вдруг сказала она громко.
Лицо Аски оказалось в полуметре от моего. Она подалась вперед, глядя прямо мне в глаза.
«Родинка на скуле, – подумала я. – И веснушки».
– Ты сидишь, как фарфоровая. Бледная. Безразличная, немая. Но не дай бог тебя уронить.
Я почувствовала ее руку на своем бедре, а потом было крохотное беспамятство. Когда исчезли алые пятна, Аска сидела на своем месте, а между нами в воздухе кружились, исчезая, тонкие нити. Пахло горелой шерстью.
– Пояс, – подсказала Аска.
Пояс халата, который я стискивала в кулаке, стал намного короче. Я разжала саднящую ладонь – стало легче.
– Прости, но мне нужно твое внимание, Аянами. Я не со шкафом пришла поговорить.
Фарфор. Я вспомнила: на мой семнадцатый день рождения Каору уничтожил все вазы в больнице.
– Итак. Все просто: я слежу, чтобы он не переходил черту.
– Черту?
– А. Ты умеешь разговаривать, – кивнула Ленгли. – Да, черту. Мне не нужны трупы детей и открытая демонстрация способностей проводника. Свихнувшегося проводника. Что же до тебя… Он брал тебя, когда
