шанс – разрешить сдавать, вопреки всем правилам, осенью. Интересно, что, когда после подобных сложностей ему однажды разрешили сдавать сессию первого семестра, он получил только «четыре» и «пять». У меня семинар Андрей почти не пропускал.
Ходил в больнице с В.С. гулять, мне все же кажется, что она крепнет. Я замечаю, что она как бы вспоминает ряд движений, которые забыла. Поправляет туфлю на ноге, сама уже без моей помощи чистит зубы, сама рукою ищет рукав, когда я надеваю на нее кофту. Есть и точные проблески в сознании.
Сегодня в «Труде» небольшая заметочка: в Одессе И.Д. Кобзона освистала группа хулиганов. Были также антисемитские выкрики. Радоваться здесь нечему. Его песни были частью нашего душевного мира, и не только нашего, но и мира родителей этой «подготовленной» молодежи. Отрекитесь от своих родителей! Я размышляю, не дать ли Кобзону телеграмму. При советской власти, при «тоталитаризме» ничего подобного случиться не могло.
Максим сегодня привез из «Юности» экземпляры «Твербуля» – 4-5-й номера. Пока дал читать только Евг. Александровне. Сегодня же библиотека выставила журнал на нашу общую доску публикаций. Не жарко ли?
К сожалению, до меня в обсуждении дело не дошло, хотя я подготовился, как никогда. Моя мысль была о том, что русская литература на этот раз справилась с ответом на вопрос: кто виноват? Были также мысли по стилю «больших мемуаров» – почему их читают. Кстати, одна из составляющих успех книги Н.И. Рыжкова – она написана не рукой литраба, почерк которого я узнаю в большинстве книг политических деятелей и людей искусства, а самостоятельно. Здесь, конечно, проявилась его русская черта по отношению к подобной работе.
На ужин я не пошел, то ли от обиды, что не дали слова, потому что в клубе литература это, конечно, моя площадка, а здешний книжный магазин – мой «загон», но скорее все-таки потому, что надо было успеть на рынок и в магазин купить что-то в больницу на завтра. В планах у меня был бульон и котлеты. Занятно было, когда М.И. Кодин объявлял В.Н. Ганичева крупнейшим русским писателем. Впрочем, выступил он в самом начале очень неплохо, но как историк. Вообще, не о книге, а скорее по поводу и о самом Николае Ивановиче хорошо говорили все: адмирал Игорь Касатонов, Миша Ножкин, бывший министр иностранных дел Бессмертных, какой-то соратник М.И. еще по комсомолу, возглавляющий сейчас Русско- армянское общество – фамилию я, к сожалению, не припомню. Приятно было после презентации видеть длинную очередь, выстроившуюся за автографами.
Кстати, в этот день многое соединилось: Белгородский сейм утвердил Н.И. в звании сенатора и оказался именинником М.И. Кодин. Михаил Иванович, как обычно, вел собрание, и, надо сказать, у него колоссальный талант говорения. Он с блеском почти час держал паузу, пока Н.И. ехал с аэродрома. Можно, конечно, иронизировать по отдельным пунктам его речи и по приему повторов – Миша Ножкин в какой-то момент наклонился ко мне и сказал: третий раз пошел по одним и тем же местам, я ему ответил: четвертый, – но в целом это замечательный дар оратора, с которым надо родиться. И не злитесь, товарищ Есин, тут все могло случиться. Тем более, что М.И. казалось, нас снимает центральное телевидение, а я-то знал, что идет лишь трансляция на магазин.
В какой-то момент В.Н. Ганичев подвинулся ко мне и удивил, напомнив, что я вроде бы в комиссии, которая рассматривает его книгу об Ушакове на соискание премии. Я ахнул от этой милой просьбы о солидарности. Не раз приходилось убеждаться, что В.Н. ко мне относится не так чтобы лояльно. Я честно сказал, что комиссия голосует своеобразно и однажды даже забаллотировала бесспорную для меня Доронину. «Но ведь в комиссии только два писателя – вы и Ваншенкин». Считать подобные сведения достаточными для победы пристало только персонажам плохого западного романа времен Бальзака. И, чувствуя себя заранее виноватым, я ничего не смог ответить вслух, лишь протранслировав ему телепатически знаменитый афоризм Пастернака: «и пораженье от победы ты сам не должен отличать».
А до этого был ученый совет по итогам года, который прошел довольно рутинно. Я, как всегда, выскочил, когда речь зашла о студентах первого курса, не сдавших латынь и античку, и предложил сразу сделать расписание осенних пересдач. Мне, не забывшему свое студенчество, ситуация очень понятна. Да и вообще, студент должен иметь какие-то права, кроме обязанностей. Но М.В. Иванова сказала, что это невозможно, потому что пока нет данных о загрузке преподавателей. Значит опять, как и в предыдущем году, у студентов будет копиться «непосещение», пока они не сдадут за первый на следующем курсе. Постарался я также защитить нашего маленького кабардино-балкарца ………, вспомнил об исключении Андрея Ковалева. У меня есть ощущение деканатской спровоцированности его поведения. Сердце у меня по этому поводу болит.
Естественно, утром был в больнице. Вес у В.С. – 44 кг. Что делать?
Пока ехал в метро, смотрел газеты. Из новостей искусства занятна одна. Какая-то шведская фирма, успешно работающая в С.-Петрбурге по недвижимости, приобрела для Пушкинского музея в Москве графический портрет Ахматовой работы Модильяни. Сколько бы М.Е. Швыдкой не распинался о некоем «греческом повороте» и не пользовался элегантным термином «ню» – это голая молодая женщина. Так «Российская газета» и пропечатала. В этом есть какая-то непристойность: здесь «эротические ножки Пушкина».
Утром, перед тем как уехать в больницу, достал из почтового ящика газеты, и сразу бросился в глаза аншлаг на первой странице:
И мы это считаем нормой? Ради чего тогда все городили? Ради этого выпущены тысячи слов? Ради этого с дорогостоящим почетом похоронили Ельцина? Это цена нашей демократии? А наши лидеры говорят, что жить стало лучше, жить стало веселей. Это результаты всех наших национальных проектов, о которых талдычат под разными соусами всю мою жизнь, и особенно последние двадцать лет?
Собственно, меня всю жизнь интересовала тема двойного счета. Как после таких цифр люди выходят перед телевизионной камерой и говорят о достижениях России? Видно, Есин, у тебя происходит смена любимцев. Не результат ли это чтения газет и слушания «Эха Москвы»?
В.С., несмотря на потерю веса, определенно лучше. Час гуляли с нею по скверику: она и увереннее держится, и прошла сразу в два раза больше, чем всегда. Не зря все же вытаскивал я ее, когда она почти не могла ходить.
Около трех часов уехал в Обнинск, договорившись, что самая пожилая нянечка Надя все возьмет на себя, но, думаю, не выдержу и вернусь.
Как интеллектуально оскудела моя жизнь. Почти никакого чтения, даже телевизор редок. Только какие-то бытовые заботы и застывший на месте роман. Правда, в него, если он осуществится, жизнь все время подбрасывает что-либо интересное. Спасибо тебе, газета «Труд», я и в дневники свои ее пограблю, там много социально интересного. Выкристаллизовалась еще одна главка: «семейные отношения». Но об этом чуть позже, будем считать, что я еще не открывал почтового ящика.
Утром, что-то меня кольнуло, и я рано уехал из Обнинска, хотя вроде договорился с нянечками, что приду только в воскресенье. Ну и что? Оказывается, нянечки забыли, что суббота день диализа и повезли туда В.С. только после напоминания сверху. Я сразу же, как приехал в больницу, побежал наверх. Диализ заканчивался, В.С. лежала очень слабая. Вдобавок ко всему, когда ее отключили, целый час пришлось
