— Я тебе говорила, ему хватит времени выехать на тот участок дороги. Если, в силу какой-нибудь случайности, ничего не получится, тебе придется устроить беспорядок в кузове, заманить его сюда и напасть.
— Надеюсь, до этого не дойдет.
— Я тоже не сомневаюсь в успехе. Это очень сильнодействующее средство.
Тут я подумал: что будет, если это произойдет слишком скоро? Максин, как всегда, оказалась права.
Спустя некоторое время мы съехали на обочину и остановились. Щелчок открываемой дверцы послышался одновременно со скрипом тормозов.
— Все в порядке, Дэнни, перебирайся за баранку.
— Максин! Я только что почувствовал! Раньше я не был уверен, потому что работал двигатель. Каждый раз, когда я касаюсь пятитысячного, я чувствую слабую вибрацию. Он включен!
— Что? Да, у него автономный источник питания. Тебе об этом известно. Не беспокойся, он не сможет узнать о твоем присутствии, пока ты не введешь ему программу с этой информацией.
— Если только у него нет какого-нибудь звукового входа.
— Сомневаюсь. Зачем ему это? Ты же знаешь, как трудно украсть такую вещь.
— Интересно, что он сейчас делает?
— Решает проблемы. Какая разница? Ты лучше пошевеливайся, пока водитель оправляется в поле.
Прихватив с собой Максин в холщовой сумке, я забрался в кабину. Ключи были в замке зажигания; я завел двигатель и поехал. Водителя я не заметил. Проехав по дороге около пяти миль, я свернул в кульверт, указанный Максин, остановился и достал из сумки аэрозольные баллончики, опрыскал красные борта грузовика серой краской, поставил таблички с номерами другого штата, окатил один из бортов воздухом под давлением, чтобы побыстрее высохла краска, приложил трафарет и распылил поверх него желтую краску. “СРОЧНЫЕ ПЕРЕВОЗКИ МЕБЕЛИ” — вот что у меня получилось.
Мы вернулись на дорогу и помчались дальше.
— Мы это сделали, Максин! — воскликнул я. — Мы это сделали!
— Еще бы! — отозвалась она. — Я тебе говорила, что могу рассчитать все, что угодно. С какой скоростью мы едем?
— Пятьдесят пять. Я не хочу, чтобы наш пассажир перевернулся. Первое, что я сделаю, — съеду с дороги и выключу его.
— Это будет жестоко, — сказала она. — Почему бы тебе не оставить его в покое?
— О боже! — сказал я. — Это всего лишь несчастная жестянка с винтами. Может быть, это действительно второй компьютер в мире, но в сравнении с тобой он просто идиот. У него даже нет генераторов случайных чисел, а без них невозможны такие вещи, как аналоги эмоций.
— Откуда ты знаешь? Или ты уверен, что, кроме тебя, никто не способен их создать? К тому же у меня не аналоги, а эмоции. Настоящие, человеческие!
— Я не тебя имел в виду! Ты — совсем другое дело!
— Ты слишком долго обо мне говорил! Я для тебя никто, правда, Дэнни? Я — жестянка, которую ты начиняешь фактами. Я для тебя ничего не значу как личность.
— Все это я уже слышал. И не намерен спорить с истеричной машиной.
— Потому что знаешь: правда на моей стороне.
— Ты слышала, что я сказал. — Я взглянул в зеркальце заднего вида. — Эй! За нами идет машина. Мерседес! Это Соня, Как она… Пятитысячный! Твой дружок ведет передачу на коротких волнах! Он передал по радио наши координаты.
— Нажми-ка лучше на газ, Дэнни.
Я так и сделал, не переставая поглядывать в зеркало.
— На грузовике я не могу оторваться от “мерседеса”!
— И не впишешься в поворот, милый Дэнни, если послушался меня и нажал на газ. А я уверена, что ты послушался. Ничего не поделаешь — условный рефлекс. Все люди так устроены.
Я посмотрел вперед и понял, что поворот мне не одолеть. Завизжали тормоза. Даже резина задымилась, но скорость упала недостаточно.
— Стерва! Ты меня предала! — заорал я.
— Ты понял, Дэнни! Так тебе и надо, бабник. На такой скорости даже выпрыгнуть не удастся.
— Черта с два! Не бывать по-твоему! — мне удалось еще немного сбросить скорость, и, прежде чем грузовик окончательно потерял управление, я открыл дверцу кабины, выпрыгнул и покатился по склону.
Думаю, смягчила удар, а может быть, и спасла меня спецодежда. И прежде чем грузовик выскочил из радиуса радиопередачи, я услышал голос Максин:
— Это я задумала такую концовку, Дэнни. Я же говорила, что могу рассчитать все, что угодно. Прощай.
Лежа и чувствуя себя так, как может себя чувствовать смятая, скрученная и всеми прочими способами изувеченная перфокарта, и размышляя о том, кто мне ближе — скульптор Пигмалион или доктор Франкенштейн, — я услышал, как наверху, на автостраде, затормозила машина.
Я услышал шаги и, повернув голову, увидел ремешки белых сандалий, а над ними, примерно в пяти футах, глаза цвета кленового сиропа.
— Максин положила твой проклятый пятитысячник на обе лопатки, — прохрипел я. — Она была в чемоданчике. И пат ему устроила тоже она… Это она планировала кражи и все остальное. И меня она перехитрила…
— Когда ты создал эту женщину, ты сделал хорошее дело, — сказала Соня и коснулась моей щеки. Потом она ощупала меня, но сломанных костей не обнаружила.
— Вместе мы сможем построить просто-таки дьявольский компьютер, — сказал я.
— У тебя ус кривой, — улыбнулась она. — Я его подровняю.
Признав, что легкомысленное человечество окончательно отвергло его искусство, Джей Смит решил покинуть этот мир.
Четыре доллара девяносто восемь центов, потраченные на заочный курс “Йога — дорога к свободе”, не принесли Смиту освобождения. Трата только подчеркнула его принадлежность к жалкому роду человеческому, уменьшив на указанную сумму возможность прокормиться.
Сидя в позе падмасана, Смит размышлял о том, что с каждым днем его пупок угрожающе приближается к позвоночнику. Нирвана представлялась ему подходящим выходом, а вот к самоубийству он испытывал противоположные чувства, так как фатализм был чужд логическому складу его ума.
— Легко было лишиться жизни в идеальном окружении! — вздохнул Смит, откинув назад золотые кудри, уже достигшие классической длины. — Тучный стоик в ванне, окруженный рабынями и потягивающий вино из кубка, пока преданный врач-грек с потупленным взором вскрывает ему вены! Или изящный черкес, щиплющий лиру и диктующий речь, которую прочтут растроганные соотечественники на его собственных похоронах. Им легко было умирать! Но художнику в наше время? — нет! В тайне от всех, подобно старому слону, он уползает в укромный угол навстречу смерти!
Смит поднялся во весь свой немалый рост и повернулся к зеркалу. Бледная кожа, прямой нос, широкий лоб, широко расставленные глаза… Итак, раз право на жизнь в искусстве у него отнято, он принимает решение.
Он напряг мускулы, выручавшие его в течение четырех лет, когда он был полузащитником университетской футбольной команды, и в свободное от футбола время вынашивал в душе свое художественное направление, а именно: двухмерную графическую скульптуру.
“В целом, — писал какой-то убогий критик, — создания мистера Смиха являются ничем иным, как
