молчание.
— Кто-то смеялся, — заметила она.
— Мы не одиноки, — он пожал плечами. — Я уже замечал признаки этого, но кто бы это ни был, он не слишком разговорчив.
— Запомните, вы всего лишь мрамор, — обратился он к каменной аудитории. И они пошли вниз по лестнице в буфет.
Однажды ночью они закусывали в зало современного искусства.
— Какое имя было у вас в миру? — спросил он.
— Глория, — прошептала она. — А у вас?
— Джей Смит.
— Что заставило вас стать статуей, Смит?
Он улыбнулся, невидимый в темноте.
— Кто-то рождается с правом на безвестность, а иные достигают безвестности упорным трудом. Я принадлежу к последним. Потерпев неудачу как художник и оставшись без средств к существованию, я решил стать памятником самому себе. Здесь тепло, а в буфете всегда полно еды. Да и компания приятная. Меня никогда не найдут, потому что никто не обращает внимания на музейные экспонаты.
— Никто?
— Ни единая душа, как вы могли заметить. Детей сюда приводят силком, молодежь приходит пофлиртовать, а когда у кого-нибудь возникает к чему-нибудь интерес, то оказывается, что у него близорукость или он страдает галлюцинациями. В первом случае он ничего не замечает, а во втором побоится сказать, что заметил странную статую.
— Тогда кому нужны музеи?
— Милая девушка! То, что невеста истинного художника может сказать такое, доказывает, что отношения между вами были недолгими.
— Ну вот еще! — прервала она. — Никакие не отношения, просто дружба.
— Отлично, — поправился он, — просто дружба. Но музеи — это зеркало прошлого, которое мертво, настоящего, которое ко всему равнодушно, и будущего, которого еще нет. Музеи похожи на храмы.
— Я никогда об этом не думала, — заметила она. — Какая прекрасная мысль! Вам надо преподавать.
— За это не слишком много платят, но мысль о такой возможности меня немного утешает. Пойдемте, еще разок заглянем в холодильник.
Они ели мороженое и обсуждали Сраженного Ахилла, сидя под огромным мобайлом, напоминавшим голодного осьминога. Он рассказывал ей о своих великих идеях и о мерзких критиках, свивших гнездо в воскресных приложениях и ненавидящих жизнь. Она в ответ поведала о своих родителях и их огромном состоянии, вложенном в недвижимость и нефтяные акции. Он гладил ее руку. А она моргала и улыбалась, и в ее улыбке было что-то эллинское.
— Вы знаете, — наконец, сказал он, — сидя на пьедестале, я часто думал, может быть, стоит вернуться и еще раз попробовать сорвать пелену с глаз публики? Если бы меня не волновало ничто материальное, если бы я нашел верного друга… Нонет! Это невозможно!
— Продолжайте, прошу вас, продолжайте! — вскричала она. — Я тоже в последнее время думала, что, может быть, другой творец удалит жало из моей груди. Может быть, яд одиночества проник не так глубоко… Если бы мы…
В этот момент маленький уродливый человечек в тоге прочистил горло.
— Этого я и боялся, — объявил он хрипло.
Он был худым, сморщенным и неухоженным и явно страдал от язвы желудка и разлития желчи. Он уставил на них обвиняющий палец.
— Этого я и боялся, — повторил он.
— Кто… кто вы? — заикаясь, спросила Глория.
— Кассий, — отвечал он. — Кассий Фитцмуллен, критик и искусствовед из “Дальтон таймз”, ныне в отставке. А вы, я вижу, собираетесь бежать отсюда.
— А вам не все равно? — спросил Смит и напряг футбольно-гладиаторские мускулы.
— Нет. Если вы сбежите, мы все тут пропадем. Вы, несомненно, станете художником или профессором и рано или поздно, вольно или невольно, выдадите то, о чем теперь знаете. Я все это время слушал ваши разговоры. Вы поняли, что именно сюда прибиваются несчастные искусствоведы, чтобы провести оставшиеся дни, издеваясь над тем, что они всю жизнь ненавидели. Вот почему в последние годы здесь стало так много римских сенаторов.
— Я это давно подозревал.
— Достаточно! И подозрение смертельно опасно. Вас следует судить.
Он хлопнул в ладоши.
— Суд идет! — воззвал он.
В зал медленно вступила процессия согнутых временем римлян. Они окружили влюбленных. От них пахло пылью, старыми газетами, желчью и временем.
— Они хотят вернуться в мир человеческий, — объявил Кассий. — Они хотят уйти и унести с собой знание о нас.
— Мы никому не скажем! — всхлипнула Глория.
— Слишком поздно, — ответила одна из темных фигур. — Вас уже внесли в каталог. Смотрите! — он извлек книгу и прочел: — “Номер двадцать восемь. Скорбящая Гекуба. Номер тридцать два. Павший Гладиатор”. Нет! Слишком поздно. Начнется расследование.
— Приговор! — произнес Кассий.
Сенаторы подняли руки с опущенными книзу большими пальцами.
— Вам придется согласиться.
Смит хмыкнул и ухватил тунику Кассия сильной рукой скульптора.
— Ты, коротышка, как ты нас остановишь? Стоит Глории закричать, как тут же явится сторож и объявит тревогу. Один мой удар, и ты очухаешься через неделю.
— Мы выключили слуховой аппарат сторожа, пока он спал, — улыбнулся Кассий. — Критики, смею вас уверить, не лишены соображения. Отпустите меня.
Смит ухватил его еще крепче.
— Приговор! — улыбнулся Кассий.
— Он из современного периода, — сказал один из сенаторов.
— Следовательно, вкусы у него католические, — сказал другой.
— Бросьте христиан львам! — объявил третий, хлопнув в ладоши.
Смит отшатнулся в ужасе перед тем, что, как ему показалось, шевельнулось в темноте. Кассий вырвался из его объятий.
— Вы не смеете! — закричала Глория, закрывая лицо руками. — Мы из греческого периода!
— Рим подчинил себе Грецию, как вам должно быть известно, — заметил Кассий.
Кошачий запах достиг их ноздрей.
— Откуда здесь… каким образом… львы?
— Гипноз, мой дорогой, гипноз — мы в этом всегда были сильны, — отвечал Кассий, оправляя тогу. — Большую часть времени львы находятся в каталептическом состоянии. Впрочем, нам уже случалось прибегать к их услугам. Как вы думаете, почему в этом музее никогда не было краж? Мы защищаем свои интересы.
Поджарый белый лев, обычно спавший у главного входа, медленно вышел из сумрака и громко рыкнул.
Смит толкнул Глорию себе за спину. Лев начал подкрадывайся к ним. Смит взглянул на Форум, который внезапно опустел. Вдалеке стихал звук, похожий на шелест крыльев каких-то птиц.
— Мы одни, — прошептала Глория.
— Беги, — приказал Смит, — я попытаюсь задержать его.
— Бросить тебя? Ни за что, дорогой. Только вместе, сейчас и всегда!
