Андре Глюксман применил критику безбожного нигилизма, предложенную Достоевским, к событиям 11 сентября, о чем говорит название его книги «Достоевский на Манхэттене»18. Трудно предложить что-то более несуразное: урок сегодняшнего терроризма состоит в том, что если Бог есть, то все, даже убийство сотен невинных наблюдателей, дозволено тем, кто заявляет, что он действовал от имени Бога, в качестве проводника Его воли, поскольку, очевидно, прямая связь с Богом оправдывает нарушение нами любых «слишком человеческих» ограничений и условий. Главным доказательством этого служат «безбожные» сталинские коммунисты: им было дозволено все, поскольку они считали себя непосредственным орудием своего божества, Исторической Необходимости Движения навстречу Коммунизму.
Августин предложил формулу фундаменталистской религиозной приостановки этического, написав: «Любите Бога и поступайте, как нравится». Иногда это звучит как «Любите и делайте все, что хотите», поскольку, с христианской точки зрения, это, в конечном счете, одно и то же. В конце концов, Бог есть Любовь. Суть, конечно, в том, что, если вы действительно любите Бога, вы будете хотеть того же, что и он, — то, что нравится ему, будет нравиться и вам, а то, что ему не нравится, сделает несчастным и вас. Это похоже на известную шутку: «Моя невеста никогда не опаздывает на свидания, потому что, когда она опаздывает, она больше не моя невеста». Если вы любите Бога, вы можете делать то, что хотите, потому что, когда вы делаете что-то нехорошее, это само по себе служит доказательством того, что вы на самом деле не любите Бога… Однако двусмысленность все равно сохраняется, пртому что нет никакой внешней по отношению к вашей вере гарантии, что Бог действительно хочет того, что вы делаете. В отсутствие любых этических стандартов, внешних по отношению к вашей вере в Бога и любви к нему, всегда остается опасность, что вы станете использовать свою любовь к Богу для легитимации самых ужасных деяний.
Ив ле Бретон рассказывал, как во время крестового похода короля Людовика Святого он встретил однажды старуху, ходившую по улице с блюдом, полным огня, в правой руке и чашей, полной воды, — в левой. Он спросил ее, зачем все это, и она ответила, что огнем она будет жечь рай, пока от него ничего не останется, а водой она зальет огонь Ада, пока ничего не останется и от него: «Потому что я хочу, чтобы добро творилось не из желания попасть в Рай или из страха перед Адом; а только из любви к Господу»19. Единственное, что я бы добавил к этому: почему бы не избавиться от самого Бога и творить добро ради него самого?
Фундаменталисты творят добро (то, что они считают таковым), дабы исполнить волю Господа и заслужить спасение; атеисты творят добро просто потому, что так правильно. Не в этом ли состоит наш самый элементарный этический опыт? Когда я творю добро, я делаю это не для того, чтобы получить одобрение Господа, я делаю это потому, что я не могу поступить иначе — если бы я не сделал этого, я не смог бы смотреть на себя в зеркало. Моральное деяние само по себе является наградой. Давид Юм, верующий, выразил эту мысль наиболее метко, сказав, что единственный способ выказать подлинное почтение к Богу состоит в том, чтобы поступать морально, игнорируя существование Бога.
История европейского атеизма — от его греческих и римских корней в поэме «О природе вещей» Лукреция до классики Нового времени вроде Спинозы — учит достоинству и отваге. Не будучи просто случайным проявлением гедонизма, он пронизан
107 сознанием печального исхода всякой человеческой жизни, поскольку нет высшей силы, следящей за нашими судьбами и гарантирующей счастливый исход. В то же время он стремится сформулировать послание радости, которая происходит не от бегства от реальности, а от ее принятия и творческого поиска своего места в ней. Уникальной эту материалистическую традицию делает тот способ, которым она сочетает смиренное осознание того, что мы не являемся хозяевами вселенной, а представляем собой только часть намного более значительного целого, подверженного случайным поворотам судьбы, с готовностью принять тяжелое бремя ответственности за то, что мы делаем из нашей жизни. Когда мы постоянно имеем дело с угрозой непредсказуемой катастрофы, не этот ли подход нужен нам сегодня как никогда?
Несколько лет тому назад в Европе бушевали необычные дебаты: должно ли христианство быть упомянуто в качестве ключевой составляющей европейского наследия в преамбуле к проекту европейской конституции? Компромисс был достигнут, когда христианство было перечислено наряду с иудаизмом, исламом и наследием античности. Но где же самое ценное наследие Европы, наследие атеизма? Уникальной современную Европу делает то, что она является первой и единственной цивилизацией, в которой атеизм оказывается вполне допустимой позицией и не служит препятствием для занятия какого- либо публичного поста. За это европейское наследие стоит бороться изо всех сил.
Хотя подлинным атеистам не нужно набирать себе очки, шокируя верующих богохульными заявлениями, они также отказываются сводить проблему карикатур на Мухаммеда к проблеме уважительного отношения к верованиям других. Уважение к верованиям других как высшая ценность может означать одно из двух: либо мы относится к другому покровительственно и стараемся не травмировать его, чтобы не разрушать его иллюзии; либо мы занимаем релятивистскую позицию множественных «режимов истины», видя во всяком настойчивом утверждении истины насилие. Но как насчет того, чтобы подвергнуть ислам — вместе со всеми остальными религиями — уважительному, но оттого не менее суровому критическому анализу? Так, и только так, можно выказать подлинное уважение к мусульманам: видеть в них серьезных взрослых, ответственных за свои верования.
Глава 5. Molto Adagio — Andante: Толерантность как идеологическая категория
Культурализация политики
Почему такое множество проблем в наши дни воспринимаются как проблемы нетерпимости, а не неравенства, эксплуатации, несправедливости? Почему лекарством от них считается толерантность, а не эмансипация, политическая борьба или даже борьба вооруженная? Ответ находится мгновенно — в базовой для либерального мультикультурализма идеологической операции, «культурализации политики». Политические различия — различия, обусловленные политическим неравенством или экономической эксплуатацией — натурализуются и нейтрализуются в различиях «культурных»; значит, нечто такое, чего нельзя преодолеть, присуще разным «образам жизни». К ним можно только «относиться толерантно». Это требует реакции в терминах Вальтера Беньямина:
Наиболее удачная формула такой «культурализации политики» была предложена Самюэлем Хантингтоном. Главным источником сегодняшних конфликтов он назвал «столкновение цивилизаций» (тут соблазнительно сказать, что наша современность страдает «болезнью Хантингтона»). С его точки зрения, после окончания холодной войны «железный занавес идеологии» сменился «бархатным занавесом культуры»2. Может показаться, свойственное Хантингтону пессимистическое видение «столкновения цивилизаций» диаметрально противоположно той лучезарной перспективе (конец истории, растворяющейся во всемирной либеральной демократии), которая обрисована Фрэнсисом Фукуямой. Можно ли найти что-то менее схожее, чем псевдогегельянская идея «конца истории» Фукуямы (окончательная формула наилучшего социального порядка обретена — это капиталистическая либеральная демократия, а значит, современность не нуждается в дальнейшем концептуальном прогрессе, остается преодолеть только эмпирические препятствия3) и «столкновение цивилизаций» Хантингтона как главная политическая битва XXI столетия?
