культурный ареал, и для нас они – чужие… Не знаю, вопрос это или утверждение. Но если Харитон думает так же, а кроме нас с ним найдется наверняка еще пара десятков таких же, то это кое о чем говорит.
Вот и флормазоны о то же самое зубы точат. В книжке про них это описано так, если мне память не отшибло: «Они ведут борьбу с мистическим врагом, скрытым за высокими толстыми стенами, присутствие которого в мире не дает расцвести «розе мира», великой святыне, скрытой в толще культурного слоя, утраченной, но не навсегда – она вновь будет обретена, когда придет расцвет…» Все-то у них скрытое. Но если убрать туманные метафоры, в остатке будет одно – высокие, толстые стены. И эти стены чему-то там в мире мешают. Ничего себе фигня, а?
Знать бы, что такое эти батюшки с моей Маркой сотворили, изверги. Я ведь тоскую по ней. Вспоминаю ее одуряюще прекрасное тело. Ни одна другая в голову нейдет.
***
Это воскресенье, как я потом понял, было последним днем моей независимой, полной волнующих альтернатив жизни. А пикник на природе – ее поминками. Дальнейшее посыпалось со злостной предсказуемостью, по закономерной программе ошибочного выбора. Что называется, от сумы до тюрьмы. Меня заставили совершить то, чего я успешно избегал всю жизнь, – сделать этот чертов выбор. С самого начала я знал, что он будет ошибочен.
Жабродышащее мурло явилось, как обещало, в понедельник. Мы обменялись парой вежливых реплик. «Значит, нет?» – «Значит, нет». – «Очень хорошо».
Что конкретно хорошего в моем отказе продаваться чужому дяде, я догадался минут пятнадцать спустя. Юрпредставитель «Авалона» приволок с собой целую компанию и в нужный момент материализовал ее в моей лавке. Правда, все не влезли и несколько голов торчали в окнах. В этой шайке имелась пара молодых, зубастых ментов с дубинками, два судебных пристава со своими шустрящими приставками и один судья с одышкой и папкой в потной подмышке. Судилище было скорым и неправым. Мой отказ, как следовало думать, позволял «Авалону» не тратиться на приобретение «торговой точки», а на вполне законных основаниях пограбить меня. Молодые зубастые не спускали с меня глаз, боялись пропустить момент для пресечения неуважительного отношения к закону. Приставы, ссылаясь на присутствующего представителя пострадавшей стороны (я не сразу сообразил, что пострадавший – это холеное мурло), разъяснили мне мою вину. Я похищал чужое имущество. Очень удивившись, я попросил адвоката. Одна из приставок с теплотой в голосе объявила, что бесплатный адвокат в гражданских тяжбах не положен. А наемного у меня не было. Далее я узнал о том, как незаконно присваивал книжную продукцию с добывающих зон, на которых право добычи оной продукции полностью принадлежит «Авалону». В доказательство у меня перед носом потрясли листками бумаги. Копии договоров «Авалона» с зонами добычи. Числа на всех стояли давнишние, но печати, кажется, еще просохнуть не успели. Жабродышащее смотрело на меня честными глазами, преисполненное торжества свободной конкуренции и гордости за свою работу. Приставы сделали единственно возможный вывод, присовокупив его к обвинению: я подкупал охрану добывающих зон, чтобы незаконно промышлять там. И выжидательно повернулись к судье. Потеющий судья буркнул, что ему все ясно, сел за прилавок, раскрыл свою папку и извлек бумагу. Что-то накарябал на ней и зачел судебное решение. Конфискация контрафактной продукции, лишение лицензии на книготорговую деятельность, выплата компенсации пострадавшей стороне, шесть месяцев исправительно-трудовых работ либо штраф в размере моего полугодового дохода, оплата судебных издержек.
Более бездарного способа стать нищим я не знаю. Лучше бы я в казино продулся в пух, была у меня такая возможность однажды. По крайне мере, вышло бы красиво.
После всех выплат мой счет в банке обнулился и наличные капиталы вошли в минус. То есть пришлось еще, чтобы не сесть в тюрьму, разобрать осиротевшую лавку на стройматериалы и загнать не торгуясь. Отдав последнюю крышку, я пошел к Харитону и напился с ним его самогоном до зеленых тараканов. А на столе у нас, помню, между хлебных корок плясали крысы-акселератки.
III.
Из большого осколка зеркала на меня смотрел очень несчастный глаз, страдающий под фиолетовыми наплывами сверху и снизу. Другого глаза на поверхности лица вообще не было. Губы, кажется, тоже пропали. Во всяком случае, трудно было что-то разобрать в этом смятом куске темно-красного пластилина, который всего полдня назад был моей личностью. Ребра я уже ощупал, вроде бы целы. Но поясницу ломит, как у хронического нефрозника. Били, уроды, профессионально, по почкам. Вот тебе, бабушка, и символ мира. Ароматическое, блин, так его, топливо. Сходил, полюбовался на плантацию моховой плесени в утренней зорьке. Харитон, мерзавец, идею подкинул. На духу самогонном…
В наше время умереть с голоду – это надо очень постараться. Выработка культурного слоя сейчас происходит быстро, если не сказать торопливо – общество потребления требует своего. Свежая культуромасса буквально в несколько дней переходит в категорию отработанной. Охрана снимает оцепление, участок получает статус социального. То есть на нем совершенно свободно могут пастись инвалиды, пенсионеры и другие нищие. Соцобеспечение давало им право не платить за найденный товар, если они желали взять его себе, а не пускать в коммерческий оборот.
Раньше найти на отработках можно было немного – тухлые фрукты-овощи, закаменевший хлеб в зеленой упаковке плесени, вздувшиеся консервы, гнилое тряпье и дырявые валенки. Короче, то, что совсем не годилось в оборот. Сейчас времена иные. Из-за все той же спешности выработки слоя многое остается незамеченным. Особенно если рабочие
