нервные позывные супруги. Отпаивал единственным лекарством, какое признавал, – чистым самогоном. Как ни странно, в этот раз крысы на столе не танцевали…
Покупать там я ничего не собирался. Но и пройти мимо не мог. Есть во мне какая-то мазохистская жилка, чего там скрывать. Имею же я право просто поглазеть на то, как живут люди, которые отправили меня на панель. В смысле на биржу труда.
Отправили-то отправили, да я туда не пошел. Я работаю только на себя.
В нашем районе «Авалон» оборудовал свою точку через месяц после моего краха. Размером точка была побольше моей лавки раза в три. Книжки стояли на полках – бери и смотри. Я ходил и смотрел. Смотрел и ходил. Не знаю, что хотел высмотреть, но наконец я увидел это. Мои книжки. Вне всяких сомнений мои. Переплетенные, подклеенные, почищенные. В отличие от всего остального. Как старый маразматик, я дрожащей рукой потянулся к ним, взял одну, прижал к груди. Честное слово, чуть не заплакал. Помешала криволицая физиономия Ухогорлоноса, вдруг зачем-то вставшая перед глазами. Она собрала свои лицевые причиндалы в кучку, и я вспомнил, что общество становится все более свободомыслящим и гуманным. И чтобы культурный слой не замедлял своего роста, нужно уважать религиозные воззрения каннибалов. Они сожрали меня, переварили. Даже не знаю, что я испытывал к ним. Ненависть, желание мести – это все ерунда. Они ведь действуют совершенно искренне. Как дети. Честно убеждены в праве каждого поступать в соответствии со своим внутренним миром и верой. Я давно подозревал, что наше общество состоит в основном из умственно-отсталых детей.
Я поставил книжку на полку и ушел. В авоське брякали пустые бутылки. Охранник на выходе окатил меня взглядом, в котором умещалось ведро помоев.
Адрес Акакича мне записал Харитон. У него с коллекционером какие-то деловые отношения на почве любви к искусству, ну а мне надо было просто выживать. Бизнес не вязался, ту ерунду, которую я добывал на социалке, оптовики-посредники покупали по смешным ценам. А если ее не пускать в оборот, то нужно платить за нее самому. Отделения счетной палаты для этого в каждом районе натыканы. (Говорят, при коммунистах хотели все сделать бесплатно.) Но денег у меня едва хватало на то, чтобы рассчитываться за жилплощадь. Да еще из-за голодухи грозил накрыться единственный стабильный источник дохода. Потому как гуано на пустом месте не образуется, и заготконтору со свертком в руке я посещал все реже.
Повздыхав о делах своих скорбных и прослышав об Акакиче, я начал собирать пивные стеклянные бутылки. Их в слое было много, почти никто на них не зарился, кроме бандитов. Пластиковые в хозяйстве удобнее. Когда набралось тридцать штук, я сложил их в авоську и с утра двинул на окраину. Харитон сказал, что сумасбродный коллекционер платит маркированную крышку за три бутылки с этикеткой. А если стеклотара из-под пива редкого сорта, то целых две – за одну бутылку. Я надеялся разжиться как минимум на десять маркированных крышек.
Окраины территории – это почти легендарные места. Селится там исключительно культурная оппозиция, а культурный слой лежит островками в зеленом (зимой – белом) припае дикой земли. Обитатели окраин мобильны, подолгу на одном месте не живут. Да и попробуйте, поживите там оседло – если за одну ночь культуровозы могут засыпать ваш дом по самую дымовую трубу. Из-за этого же местные ведут нескончаемую партизанскую войну с управленцами добывающих зон, всячески им вредят. На то они и культурная оппозиция. Харитон уважительно называл их культурными саботажниками и водил с ними дружбу. Хотя у самого не хватило бы духу переселиться на окраину. Разве что супруга вдруг захиппует, но это маловероятно.
Когда я пришел туда, с непривычки почувствовал себя не в своей тарелке. Вот так сразу, без подготовки оказаться в окружении разных там философов, писателей, гигантов мысли, эстетов гребаных. Это не для слабонервных, доложу я вам. А как вспомнишь, что все они поголовно практикуют особую духовность – так и вовсе на ноги слабеешь. Я однажды спросил одного умника, что такое эта особая духовность. Он закатил глаза и изрек нечто туманное насчет эзотерического учения об Особом пути. Больше я его ни о чем не спрашивал. А Харитон говорит, что это национальная религиозно-философская система, и ржет при этом, морда интеллигентская.
Тот сарай, где Акакич со своей коллекцией обитал, я отыскал быстро, он приметный был. Сарай, надо сказать, поболее даже «авалоновских» хором. Хороший дом, прочные, толстые стены. Из чего он сделан, я так и не разобрался. Не иначе эклектика, был такой архитектурный стиль в недалекое время. Намешивали разных стройматериалов, одна стена из ДСП, другая из кусков фанеры, третья из ржавого кузова от грузовика. Или сразу – в одной стене три разных слоя. Пугало пугалом, на нетрадиционный вкус, но стоило бешеных денег. А Акакич в этом смысле вообще псих оказался. Когда я глянул на его крышу, у меня челюсть отвалилась. Там был купол из зонтиков, честное слово! Десятка два-три цветастых зонтов, довольно плотно, внахлест, пригнанных друг к дружке. При виде этой крыши я сразу понял: Акакич – фрондер с прибабахом.
Коллекционер встретил меня в семейных трусах. На носу у него сидели очки с одним разбитым стеклом, а вокруг ног терлась рыжая полосатая кошка. Надо же, сто лет их не видел. Думал, всех крысы сожрали.
У меня создалось впечатление, что мою авоську Акакич узрел первой, меня самого – уже потом. Без лишних звуков мы оба – я и авоська – были водворены в дом. Первое, что пришло в голову, – этот дом может претендовать на звание бутылочной шкатулки. Пивной стеклотарой тут были уставлены до потолка все стены, простенки и перегородки. Вторым движением мысли было: уж не на склад ли боеприпасов я
