– ленивые халтурщики. Родителям моим, например, давно пенсионерам, часто попадались шоколадные батончики, упаковки арахиса, йогурт, плавленные сырки, консервы с кошачьим и собачьим кормом. Не говоря уже о разнообразных непродуктовых мелочах, вроде почти целых тапочек, носков и разной бижутерии. На иных таких участках можно было за день «намыть» окурков на целую пачку и продать за хорошие деньги. Кстати, деньги, вернее болванки, бутылочные крышки, тоже находились, правда, в меньшем количестве. Все-таки за них платили больше, и коробейники вострили на крышки глаз.
На мое рыло соцпособие, естественно, не полагалось. Неделю или две я мучился соблазном счесть себя жертвой казенного произвола и без зазрения совести перейти на подножный корм. В смысле втихаря причислить себя к социальщикам и не платить больше ни за что. Поскольку денег все равно не было, а кушать хочется с каждым днем сильнее.
Но, во-первых, за это могли и посадить. Статья УК: присвоение казенного имущества. Плюс негласно, но куда более серьезно – экономическое преступление базисного характера. А именно злостное самоустранение из процесса рыночных отношений, покушение на демократические принципы и основы либеральной экономики. Короче, тоталитарно ориентированное диссидентство. Так что срок впаяли бы перспективный. «Отбросов», в смысле нерентабельных индивидов, у нас не любят. Они нам всю картину экономической успеваемости на мировом рынке портят. К Цивилизации мешают приближаться. Своим отсталым нелиберальным сознанием они только культурный слой уменьшают, сидя на шее у общества.
А во-вторых, во мне наконец заговорил голос не мальчика, но мужа, и «отбросом» я стать побрезговал. Я и сам их не люблю. Эти опустившиеся личности, которые ночуют в мусорных баках, а в холода жгут дерьмо без всяких ароматических добавок и разносят потом дикую вонь по округе, не способны даже жалость вызвать. Они обитают где-то далеко за чертой предельно допустимой концентрации мерзости, грязи и тоски, там, где отказывают уже обычные человеческие чувства.
Вняв голосу мужа, я решил начать табачный бизнес. Но дело у меня не пошло. Конкуренция просто первобытная. К тому же я сам не курю, в сортах не разбираюсь. Выковыривать из слоя размокшие от дождя окурки желание пропало на второй день. Я опять пошел к Харитону, и мы надрались до розовых мышей. И опять нам с огоньком плясали эти… о которых не принято в культурном обществе говорить.
Вот тогда он мне и подбросил эту суицидную идею. Но это я уже потом понял, какая она. А в тот момент она показалась мне гениальной, как все простое. Даже проснувшись на следующее утро и сбыв страшное похмелье, я все равно отнесся к ней некритично. Концепция была такая: моховая плесень, она же моховидка, – запредельно дорогое топливное и ароматическое сырье. В цельном сушеном виде она идет на обогрев, в сушеном растертом до состояния порошка – как сильный ароматизатор. Одного грамма, положенного на горячие угли хватит, чтобы средних размеров дом благоухал целый день. Некоторые продвинутые люди выше среднего достатка (но не настолько выше, чтобы позволить себе обогреваться моховидкой) бросают пахучий порошок в горящее гуано и предаются приятным иллюзиям насчет собственного благосостояния. Понятное дело, когда порошок выгорает, топливо являет свою истинную плебейскую сущность. Тогда этим несчастным людям приходится жестоко разочаровываться. Жуткая психологическая травма на самом деле.
Вдобавок моховидка – это наше стратегическое все. Она растет только на нашей территории. Ни в Треугольнике, ни у «бородатых», ни у всех остальных эта плесень произрастать не желает ни в какую. Научная загадка. Лет через двести ее, может, разгадают, а сейчас мы с этой загадки стрижем солидные купоны. Юшники (заванивающие, по выражению Харитона) с ума сходят на своих биржевых торгах, соревнуются в установлении рекордов цен на нашу плесень. Видно, и вправду у них там крепкий дух стоит.
И вот я, гордый белый человек, снизойдя к нуждам гордых людей Цивилизации, задумал организовать собственную плантацию. Для начала небольшую. На единственном участке земли, который я мог считать своим. На крыше моего дома. Когда пойдут доходы, развернусь пошире. Нужно было только натаскать туда старой, сопревшей культуромассы и, главное, добыть кусок свежей плесени на развод.
Проблема заключалась в том, что вся плесень состояла на учете. Если возникало новое месторождение, оно быстро становилось чьей-то собственностью. Как и зоны добычи, плантации хорошо охранялись. Для пущей лютости охрану держали в черном теле.
Гордый белый человек понадеялся, что к его малым потребностям будет явлено милосердие. Или, что в данном случае одно и то же, – презрение. Мне ведь был нужен только один маленький кусочек со спорами.
Я не учел фактор общечеловеческой нелюбви к конкурентам. Ну начисто вывалилось из головы. Благородство замысла выращивания стратегического сырья затмило мозги.
Били меня трое. Так отмесили, что лежал там и думал тоскливо: а нахрена оно мне? И не проще ли будет откинуться на месте, чем ползти домой несколько километров? Потом какая-то сила подняла меня, и я пошел. Наверное, так ходили первые собакочеловеки, еще плохо державшиеся на задних лапах. Если старик Дарвин чего не напутал.
До дому я добрался ввечеру. Примерно в то же время Харитон почуял неладное и скоро заявился в гости. Я пожалел свои губы, не стал расписывать ему достоинства его идеи. Мой друг, проникшись виною, остался и выхаживал меня три дня, несмотря на
