нравственный. Я гуманист». – «Эффективен и конкурентоспособен», – подвел я баланс. «Э, брось, старик». Маздай профессионально нацелил на меня глаз, оценивая мой несвежий вид. «У тебя просто депрессия. Хочешь, устрою тебе сеанс? Бесплатно, старик, по старой дружбе». – «Угу. Это я тебе по дружбе устроил… сеанс озарения. И по дружбе ты мне, знаешь, сколько должен?» – «Ну, старик, ты же не идиот, понимаешь – каждый крутится как может», – залебезил Маздай. Я смотрел на него тяжелым взглядом и молчал. Не нужны мне были его деньги. Я хотел душу в нем найти. А лучше б не искал. К позору моему, у Маздая зашевелились внутри реликтовые чувства. Он достал из кармана совершенно новенькую, еще в целлофане пачку сигарет, щелчком выбил две штуки – не окурки, целые! – одну предложил мне. Я сказал, что не курю. Он небрежно задвинул сигарету обратно, пачку бросил на стол, прикурил от металлической многоразовой зажигалки. На ее корпусе была наклейка с логотипом «Арджани», сети супердорогих бутиков для випов. Маздай отвернулся к окну и, пуская дым на улицу, залюбовался пейзажем. Я во хмелю обычно небыстро соображаю, но тут никаких особых пядей не требовалось, чтобы догадаться. Маздай от меня откупался. Нет, не так. Не от меня. Он совести своей реликтовой, недопроснувшейся откат давал. Сигаретами. А зажигалку с брендом, который и сам, отдельно от зажигалки, стоит внушительно, отдать пожмотился. Я же говорю – сволочь. Они приобретают эту способность вместе с первым миллионом – одним движением руки не только одарить тебя олимпийским сочувствием, но еще показать тебе твое место и цену.
Я взял сигареты и положил в карман. В жизни не чувствовал себя так паскудно. От стыда даже руки тряслись. «Ну так что?» Маздай выстрелил окурком в окно и повернулся ко мне. Шваркнул глазами по столу. Дружески улыбнулся. «Что?» – «Устроить тебе сеанс?» – «Спасибо, нет. Я не готов увидеть мир в истинном свете». Я встал и пошел к выходу. Маздай завершил встречу ритуально-вежливым, ни к чему не обязывающим: «А ты чего приходил-то? Может, тебе денег надо?» Я только рукой махнул.
Сигареты я продал сразу, в первой же скупке. В этом районе жили одни випы, и деньгами здесь было принято чуть не сорить. За свою почти полную пачку я огреб сорок условных единиц – цивилизованных гаек – и тут же обменял их по курсу на двести маркированных крышек. Я был богат и мог позволить себе много. Более того, я должен был позволить себе много, чтобы смыть позор мнимой кражи. Хотелось роскоши, хотя бы и на миг. Ибо что наша жизнь, с точки зрения Абсолютного Духа? Миг между рывком сперматозоида и завтраком червя. Я решил завалиться в кабак и нажраться от пуза.
Опробовать виповские харчевни я не рискнул. Там моих двух сотен хватило бы только на зубочистки. Несколько кварталов я глотал голодные слюни, пока остовы вагонов, автобусов и фургонов цвета благородной ржавчины не сменились домами поскромнее. Потянулись аккуратные ряды жилплощади без лишних претензий, но тоже со вкусом. Больно было вспоминать, глядя на это, что и я когда-то хотел купить квартиру в таком же вот районе. Снятую с колес «Газель» или даже уютный «БМВ» с мягкой мебелью, встроенным приемником, кладовкой в капоте, двадцатилитровым титаном и грилем. Это даже не мечта – а ежедневный подстегивающий стимул для того, кто перешагнул нижний порог мидл-класса. Кнут и пряник в комплекте. Гори оно все синим пламенем.
Нарисовался подходящий летний кабак на свежем воздухе. Я бодро пошагал туда. У прохода в сетке ограждения стоял швейцар в облезлых галунах и фуражке со сломанным околышем. Снимал и цеплял обратно бархатный канатик на крючке. Когда я подошел, он повел головой, сделал вытянутую крысиную морду и вдруг преградил мне вход. «Извините, вам сюда нельзя». – «Я уже большой, сам решаю, куда мне можно, куда нельзя. В чем дело?» Холуй, глядя мне в переносицу, вякнул, что от меня пахнет потом и клиентам их заведения это не понравится. Судя по тому, что после этого он встал наизготовку, дернул кулачками, лицо у меня сделалось кровожадным и беспощадным. Но я совладал с собой, молча развернулся и ушел, гремя своими двумя сотнями в кармане.
За углом я себя обнюхал. Ну, пахну. В бане месяц уже не был. Противоестественно, да? Я же не дерьмом воняю. Нормальным мужским потом. Некоторым женщинам даже нравится.
Так говорила одна половина моего мозга. Вторая от унижения ухнула куда-то глубоко в яму, оттуда доносилось ее глухое нытье. Про то, что вонять потом – значит напрочь закрывать для себя двери культурного социума, делать себя изгоем и отбросом. Общество такого не прощает. Мир, который стремится к Ароматической эпохе, выдавливает из себя тех, кто не разделяет его стремлений.
С другой стороны, что мне общество? Я ведь из тех, кто идет в другом направлении. А для нас, волков-одиночек, нет большего удовольствия, чем надавать пощечин общественному вкусу. Кабацкий холуй, сам того не ведая, доставил мне изощренное удовольствие. Вызвал чувство глубокого удовлетворения неординарным поступком. Как если бы, например, я разбил физиономию какой-нибудь сволочи.
С третьей стороны, не нужно давать всякой сволочи повод вытирать о тебя ноги. Подставляться не нужно. Ты должен иметь мимикрирующую броню под цвет окружающей среды. Тогда ты силен и опасен, потому что от тебя не ожидают внезапных бросков. Ты – чужой среди них, но они об этом не подозревают.
Я отправился в «РРР» покупать дезодорант. По моей теперешней платежеспособности «РРР» был для меня запредельно дорог, но других-то не имелось. Парфюмерному концерну «Рабинович, Рабинович & Рабинович» принадлежала абсолютная монополия на ароматизаторы. Так что со своими двумя сотнями я мысленно распрощался. И с роскошным ужином тоже.
Больше получаса я обползал стеклянные витрины, выбирал оптимальное соотношение цены и количества. На качество мне было плевать. Ароматизатор он и в диком поле ароматизатор. А вот количество в баллончиках, карандашах и шариковых пузырьках
